Друзья начали учебный бой, и хоть Заганос двигался медленно, Шехабеддину казалось, что друг невероятно быстр. Вместо того чтобы отбивать удары, евнух уворачивался и отступал всё дальше, а затем почти умоляюще произнёс:
Нет. Надо ещё медленнее.
Хорошо, согласился Заганос.
Они вернулись на середину поляны, и друг стал двигаться совсем медленнонастолько, что даже Шехабеддин, которого поначалу охватывало оцепенение, успел оценить происходящее и выставить вперёд руку с оружием. Прямой клинок Заганоса и изогнутый клинок его ученика наконец скрестились. Но теперь, когда будто само время сделалось тягучим, евнух поддался другому страху: казалось, что меч в руке хочет вырваться.
Похожее чувство поначалу вызывал вид боевого лука, но если лук представлялся птицей, то мечзмеёй, которая может обернуться и ужалить, когда хватаешь её за хвост.
Заганос двигался медленно, но давил клинком на клинок, когда они скрещивались, и чем сильнее давил, тем больше евнуху казалось, что меч сейчас обернётся против своего же хозяина. Шехабеддин представил себе глубокий порез, из которого неудержимо струится кровь, вскрикнул и сам выронил меч.
Заганос остановился, ожидая, когда друг поднимет оружие, но Шехабеддин не хотел поднимать и даже приближаться к лежащему на траве мечу. Тускло-серый изогнутый клинок всё больше казался серебристым телом змеи И вдруг Шехабеддин заплакал. Он понимал, что этим позорит себя перед подчинёнными, слугамиперед всеми, но ничего не мог с собой поделать.
Нет, я не могу, не могу, сквозь слёзы говорил он. Я помню, как моего отца убили вот таким же мечом. Убили прямо у меня на глазах. Помню, как он падал на землю, чтобы уже не подняться, а над ним стоял человек с мечом, который затем кинулся ко мне и схватил меня И в тот же день я стал рабом. А вскоре после этого стал Острые лезвия изменили мою жизнь. Острые лезвиямои враги. Как я могу доверять им?
Никто не пытался подойти и успокоить Шехабеддина. Все лишь смотрели. Кто-тос удивлением, а кто-тос неодобрением. Наверное, так смотрят на мальчика, который уже почти взрослый, и, если он вдруг начинает проливать слёзы, никто не стремится стать для него матерью или нянькой. Он должен успокоиться сам. Мужчины не плачут. Но Шехабеддин не был мужчиной и не мог им статьмог лишь искусно притвориться. А теперь и это не получалось.
Он даже не увидел, как Заганос убирает свой меч в ножны и приближается. Евнух заметил это только тогда, когда Заганос положил ему руки на плечи.
Друг мой, послушай, торопливо заговорил он. Ты можешь доверять клинку. Можешь.
Нет.
Да, можешь. Посмотри на меня. Ведь я твой друг, да? Шехабеддин молча кивнул.
А теперь послушай, продолжал Заганос. Если бы мой отец сейчас видел меня, он бы сказал, что я подружился с врагом. Ты должен был стать моим врагом. Но стал другом. И я верю тебе. А ты веришь мне?
Да, хрипло ответил евнух, уже догадываясь, к чему этот разговор.
Значит, ты можешь, несмотря на прошлые раздоры, подружиться с мечом, твёрдо произнёс Заганос. И доверять ему. Ты ведь хочешь подружиться с ним и доверять?
Меч этого не хочет, грустно улыбнулся Шехабеддин.
Хочет. Поверь мне, возразил Заганос. Да, пока этот мечтвой враг, но станет другом. Меч хочет быть твоим другом. Мечу не хочется лежать в сундуке или висеть на стене. Меч скучает и ржавеет в одиночестве. Если ты спасёшь его от такой участи, он будет благодарен. А теперь сделай шаг к нему. Протяни ему руку. Мечне змея, которая жалит тебя, когда ты хватаешь её за хвост.
Последние слова Заганос произнёс так, как будто читал в сердце друга, как в открытой книге. Выражение про змею было весьма известным, и всё же эти слова подействовали на Шехабеддина волшебным образом. Он подошёл к мечу, поднял его с земли и сказал:
Для окончания урока ещё слишком рано. Давай ещё поупражняемся.
Евнух сам не знал, кому это сказал. Себе? Мечу? Заганосу? Но с этого мгновения всё изменилось. Страх начал уходить, уступив место вере в лучшее. А позднее пришло чувство несказанной благодарности Заганосу за его слова о дружбе, сказанные так вовремя, и за то, что этот албанец подружился с «врагом».
Это снова напомнило Шехабеддину поступок Искендера Двурогого, ведь Искендер, победив персидского правителя Дария и получив его трон, стал считать персов друзьями, а не врагами. Некоторые румы упрекали Искендера в этом, но, конечно, были неправы. Доверительное отношение Искендера к недавним врагам стало ещё одним проявлением величия его души.
* * *
Мехмед, узнав о неудаче с подкопами, не очень огорчился, ведь эта история подтвердила давние предположения: войну может выиграть только он сам, и никто, даже Заганос-паша и Шехабеддин-паша, не в состоянии сделать это за него. Истинный Искендер незаменим.
В течение последних двух недель, пока Заганос безуспешно пытался выполнить свой план, Мехмед придумывал свой. «Если не получается преодолеть стены, подкопавшись под них, рассуждал юный султан, то должно получиться преодолеть их сверху. Я велю построить башни, которые будут выше, чем крепостные башни румов. Мои башни будут деревянными на колёсах. Я придвину эти башни к вражеской крепостной стене. И тогда мои воины будут сыпать стрелы на голову врага и кидать камни. Раньше враги делали это с высоты своих стен, но скоро всё изменится».
Мехмед нарочно медлил с осуществлением. Не только потому, что хотел сначала увидеть, чем закончится затея Заганоса, но и потому, что Шехабеддин в очередной раз явился с запиской, прилетевшей на стреле:
Повелитель, мне сообщили, что среди румов и франков распространился очень интересный слух. Наши враги верят, что их город никогда не будет взят в первой половине месяца, а точнеепока луна растёт, но он может быть взят, когда луна убывает. Думаю, нам следует вести все серьёзные бои во второй половине месяца. Так у нас больше надежды на успех. Если румы и франки почувствуют, что наша сила в битве перевешивает, они подумают, что сбывается пророчество, и совсем падут духом.
Мехмед внял совету и терпеливо дождался, пока серпик месяца станет луной, а затемпока луна станет убывать. От полнолуния султан собирался отсчитать четыре ночисчастливое число. Султан не верил в приметы, но знал, что его люди верят, поэтому их боевой дух следовало укрепить ещё и так.
Будто в подтверждение правильности выбора накануне четвёртой ночи турецким пушкарям сопутствовала удачасразу в нескольких местах удалось сильно разрушить западную стену города румов. Должно быть, в городе очень испугались и в очередной раз вспомнили о пророчестве. Вот почему Мехмед хотел, чтобы осадные башни двинулись к стенам столицы румов в свете убывающей луны, но на четвёртую ночь убывающую луну увидеть не удалось. Её закрыли облака.
Султан поначалу принял это известие без радости. Однако тёмная ночь тоже давала преимущества. В темноте все башни, вечером собранные из приготовленных заранее частей, могли приблизиться к стенам незаметно.
Конечно, такие огромные сооружения невозможно было двигать бесшумно. Скрипели колёса. Скрипели сами башни, раскачиваясь при движении. Ревели волы, которые помогали тащить эту тяжесть, а люди подбадривали друг друга криками: «Давай! Навались! Ещё! Ещё навались!» И всё же видеть это движение враги не могли. Могли только слышать, стоя на стенах, поэтому Мехмед приказал потушить все огни и двигаться вперёд в темноте.
Дозорные на стенах столицы румов, конечно, понимали, что совершается нечто важное. Пока не наступила тьма, они наверняка видели в турецком лагере некое строительство, но вряд ли могли предположить, что в предрассветной мгле увидят в нескольких десятках шагов перед собой огромные деревянные башни, обитые прочными шкурами и нависающие над каменной оборонительной стеной, как гора возвышается над холмом.
Лишь только взошло солнце, как Мехмед со своей свитой, в которой ближе всех к нему находились великий визир Халил-паша, а также Заганос-паша и Шехабеддин-паша, поехал наблюдать за сражением. Он беспокойно разъезжал вдоль стен, сожалея, что может приблизиться к ним лишь на расстояние трёхсот шаговесли ближе, станешь досягаемым для вражеских стрел.