Воином проявил он себя очень рано. Во время штурма Праги к нему подскакал Суворов.
Помилуй Бог! не без удивления воскликнул маленький, сухенький генерал. Ты, молодой человек, так палишь, что враз весь порох расстреляешь
Ничего, ваше сиятельство! засмеялся молодой артиллерист. Мы отбили здесь по близости пороховой погреб и посылаем неприятелю его же снаряды
Суворов любил шустрые ответы, и молодой капитан получил из его рук Георгия.
При Павле он был дважды сослан. Сидел раз в Алексеевском равелине. Но без него все же как-то обходиться не могли. В 1812-м он особенно выдвинулся. Ему принадлежит слава Кульмской победы: он понял важность удержания Теплица и выходов из гор по дорогам из Саксонии в Богемию, по которым, проиграв сражение под Бауценом, отступала союзная армия. Но, вознесенный на полях сражений, дома он становился все подозрительнее. Ропот офицеров, вернувшихся из парижского похода на домашние беспорядки, находил в Ермолове сочувственный отклик. И за ним поглядывали. Но он был осторожен. Проездом из Петербурга на Кавказ Ермолов встретился в Москве с Фонвизиным который теперь по делу 14 декабря отбывал каторгу и воскликнул:
А ну, поди-ка сюда, величайший из карбонари!.. Здравствуй Я ничего не хочу знать, что у вас тут делается, понял? но скажу тебе по секрету, что он вас так боится, как я желал бы, чтобы он меня боялся
На Кавказе уже при Николае к нему был подослан шпионом Дибич, но, хотя он никаких заговоров против России у «проконсула Кавказа» и не открыл, тем не менее Ермолов был смещен и теперь сидел и мучился в своей библиотеке
В двери раздался осторожный стук.
Ну, что еще там? сердито крикнул генерал. Вистовой просунул голову в дверь.
Так что Александр Сергеич Пушкин желают видеть ваше высокопревосходительство
Кто?! с удивлением повернулся к нему всем своим сильным телом Ермолов.
Александр Сергеич Пушкин Они сами так назвались
Проси
Он прикрыл корявую рукопись свою какой-то книгой, загремел креслом и твердым шагом направился к двери. Навстречу ему уже сиял белым оскалом небольшой человечек. Ермолов с улыбкой протянул ему руку. «Неприятная улыбка, неестественная», отметил Пушкин и рассыпался в любезностях.
Милости прошу, милости прошу, радушно говорил Ермолов. Чайку прикажете?
Благодарю покорно Только что позавтракал
Ну, садитесь Каким это ветром занесло вас в наши Палестины?
Я решил проехаться на Кавказ, в действующую армию, отвечал Пушкин. Но было бы грешно не навестить по пути вас. Правда, пришлось сделать крюк около двухсот верст, но для такого героя, как говорится, и двести верст не околица
Живыми глазами своими он окинул стены кабинета с их книгами и оружием.
Что же, так один и живете? улыбнулся он.
Так и живу, отвечал Ермолов. Есть тут верстах в двадцати село Хотетово. Говорили, что там какой-то интересный старик живет, Ковалинский. Поехал познакомиться, но ничего полезного не нашел. Носится с каким-то мудрецом Сковородой и всякими эдакими выспренностями Это не по моей части А у других собаки, пьянство, сударушки да уездная политика Вот и сижу у себя
И про себя подумал: надо быть осторожным. Говорят, ветреная голова И Пушкин любопытно насторожился: он считал знаменитого воина фюмистом и очень тонкой штучкой.
Что у вас в столице новенького? спросил Ермолов. Какие новости с театра войны? Здесь мы ведь ничего не знаем
Новости хорошие с обоих театров, сказал Пушкин. Скоро ждут почетного мира
Я вашего Паскевича не Эриванским, а Ерихонским зову, засмеялся Ермолов. Он подобен Иисусу Навину: крепости сдаются ему по звуку российских военных рожков Ну, вероятно, и золото свое дело делает А пусть он нарвется на какого-нибудь пашу, не скажу даже умного или искусного, а только упрямого, как тот, например, который командовал Шумлой, и мы посмотрим Нет, нет, чудно у нас все пошло в последнее время. Или я к старости глупить стал, или они все там того
Он выразительно повертел пальцами. Пушкин засмеялся
Возьмите, например, это засорение наших верхов немцами, продолжал Ермолов. Куда ни плюнь, все немец. Фон Дибич, фон Фок, фон Адеркас, фон Бистром, фон Клейнмихель черт знает что! Можете вы представить себе Пруссию, где на командных должностях были бы все фон Ивановы, фон Васильевы, фон Микиткины и проч.? Когда лет через пятьдесят будут читать историю этой турецкой войны, будут думать, что на нашей стороне дралась вспомогательная немецкая или австрийская армия, предводительствуемая своими немецкими генералами Прав был Грибоедов, хоть и не люблю его: «Как с ранних пор привыкли видеть мы, что нам без немцев нет спасенья!» В молодости я знавал одну генеральшу-сумасбродку. Проезжая как-то Митавой, она зашла в герцогский замок и, приказав открыть гроб Бирона, плюнула ему в лицо. После представления королеве, жене Людовика, который прятался тогда там от «узурпатора», она ожидала у себя в гостинице ответного визита ее, а когда та, конечно, не явилась, генеральша запылила: «Чем эта дура гордится? Тем, что Бурбонша? Эко дело какое! Я вот генеральша Храповицкая, а и то не горжусь!»
Очень хорошо! раскатился Пушкин. Божественно глупо, но хорошо!
Да, глупо, но хорошо! улыбнулся Ермолов своей неприятной улыбкой. И черт его знает, куда у нас это чувство собственного достоинства делось? Ведь, помилуйте, раньше люди и для родины работали, и голову свою высоко носить умели. А теперь все какие-то камер-лакеи пошли Одно дело монархист, а другое холоп
Увы! Помните Якова Долгорукова?..
Да разве он был один?! воскликнул Ермолов. Когда Голицын штурмовал шведский Шлиссельбург, штурмовые лестницы оказались слишком коротки. Петр увидал это и приказал Голицыну отступить. «Скажи Петру, отвечал тот посланцу, что теперь я принадлежу не ему, а Господу Богу, вперед, ребята!» И Шлиссельбург, несмотря на короткие лестницы, был взят А Ломоносов, который во дворце драл пажей за уши? А его письмо к Шувалову: «Я, ваше высокопревосходительство, не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога» А теперь мы только на брюхе ползать умеем Вспомните историю военных поселений: многие понимали, что делает правительство, а возразить, как следует, не осмелился даже любимчик Аракчеев. Кстати: что о нем слышно?
Заперся у себя в Грузине, воздвиг там памятник Александру Павловичу и не дышит
А военные поселения?
Очень смущают правительство. Думают ликвидировать всю эту музылу И, в самом деле, вооруженный народ это игрушка довольно опасная А что касается до нашего низкопоклонства, то и в наше время были и есть люди твердые. Помните, лет шесть тому назад в заседании академии художеств кто-то предложил выбрать в почетные любители графа Гурьева, графа Аракчеева и графа Кочубея и Лабзин возразил, что таких людей выбирать невозможно, а если их выбирают только за близость к государю, то кучер Илья Байков несравненно к его величеству ближе и тогда лучше уж выбрать его Правда, старик поплатился за это ссылкой, но тем не менее свое дело сделал. А декабристы, наконец?!
Да что же декабристы? пожал плечами Ермолов. Их на всю Россию сто с небольшим человек оказалось да и из тех девяносто пять готовы были на коленях о прощении молить
Пушкина этот разговор определенно стеснял. Ермолов подметил это и ловко перевел беседу на литературу.
Нет, Карамзина вашего я нисколько не ценю сказал опальный генерал. Точно вот он все ремень сыромятный жует Мне хотелось бы, чтобы история российская была написана пером пламенным вот как ваше, например Надо дать почувствовать этот переход русского народа от ничтожества к славе и могуществу
Я особенно удивляюсь, как мог Карамзин так сухо написать первые части своей истории живо подхватил Пушкин. Времена Игоря, Святослава это ведь героический период нашей истории
Ермолов нахмурил свои густые брови. Он считал, что самый героический период русской истории это 1812 г., но он не возражал.
Я непременно напишу историю Петра сказал Пушкин. Это одновременно и Робеспьер, и Наполеон, живое воплощение революции Я думаю, что теперь можно бы писать уже и историю Александра и