Дебора Алкок - Испанские братья. Часть 1 стр 8.

С этими словами дон Мануэль удалился. Гонсальво до сих пор молча сидел на другом конце открытого дворика на диване, казалось, всецело углубившись в чтение первого романа на испанском языке под названием «Лацарилло Тормес». В этот миг он разразился неудержимым судорожным хохотом.

— В чём причина твоего веселья? — осведомился Карлос, устало обратив к нему свои большие печальные глаза.

— Ты сам, амиго мио! Своим видом ты можешь рассмешить даже самого мрачного из святых в кафедральном соборе! Вот он — живое воплощение отчаяния и безысходности! Поднимись с колен, мой милый! Чего ты хочешь? Ты хочешь иметь желаемое, или навсегда упустить свой шанс и потом сидеть и плакать, что, дескать, было не суждено? Ты хочешь быть церковником или мужчиной? Выбирай, ибо быть и тем, и другим невозможно!

Карлос не ответил. У него просто не было на это сил. Каждое слово Гонсальво шло из его собственного сердца. Может это был голос великого искусителя, а он этого не понимал?

Карлос ушёл в свою комнату и накрепко запер двери. Впервые в жизни он почувствовал острую необходимость побыть наедине с собой. Слова дядюшки были для него холодящим душу откровением. Он слишком хорошо знал себя, знал, к чему горячо и страстно стремилось всё его существо — конечно, это была не сутана священника! Нет! Перед Божьим алтарём назвать своей донну Беатрис де Лавелла или — умереть!

Потом к нему пришла мысль, которая мгновенно наполнила всё его существо болью и стыдом, мысль, которая давно должна была к нему прийти, но почему-то не приходила. Хуан, с этим именем в нём ожили братские симпатии, совесть его с силой оспаривала принятое им безумное решение. Сердце Карлоса было способно испытывать жгучие страсти, в нём они соединялись с мягкостью характера, слабостью воли и чувствительностью нервов.

Если бы Карлос был простым солдатом, в котором возникло искушение предать своего брата, он с незапятнанной совестью и с честью вышел бы из создавшегося положения, но здесь сказывалось монашеское воспитание. Его научили, что правдивость в отношениях между людьми необязательна. Карлос знал, как найти сотни ловких оправданий любому из своих поступков. Ему были известны все хитрости софистики, которые в чужих глазах и в его собственных давали ему право превращать правду в ложь, а белое — в чёрное. Его богатая фантазия раздувала огонь страстей, ковала цепи из утверждений, в которых при всём желании нельзя было найти изъяна: «Хуан не любил с такой силой как он, может быть, он уже и забыл донну Беатрис, и ещё — может быть, Хуан не вернётся, может быть, его убьют на поле сражения!»

Но так низко Карлос всё-таки не пал, чтобы попасться в эту ловушку, хотя с прежней радостью и нетерпением ожидать возвращения брата он уже не мог. В любом случае донна Беатрис должна была сама сделать выбор, а уж тут — без всякого, впрочем, основания, — Карлос считал, что ему окажут предпочтение. В таком случае было бы по- братски и весьма похвально морально подготовить брата к постигшему его разочарованию. Это было нетрудно сделать. С умом написанные письма шаг за шагом могли убедить брата, что Беатрис больше не разделяет его чувств.

Он слишком хорошо знал гордость и горячий нрав брата, и понимал, что ловко возбуждённая ревность сама завершит остальное.

Прежде чем с презрением отвернуться от Карлоса Альвареса, следует вспомнить, что он был не только испанцем, выходцем из народа, весьма подверженного страстям, не только испанцем из шестнадцатого века, но прежде всего испанским католиком, предназначенным стать церковником.

Вся ловкость, с которой Карлос ставил свои ловушки, всё удовлетворение, которое он при этом испытывал — всё было направлено на то, чтобы замаскировать ложь и обман, лежавшие в основе его планов. Он добился встречи с фра Константином и испросил у него рекомендательное письмо к царственному отшельнику в Сен-Жюсте, личным капелланом и любимцем которого был некогда каноник. Но великий проповедник, который с такой любовью и великодушием умел прощать людские пороки, медлил выполнить просьбу Карлоса. Он говорил ему, что его королевское величество удалилось в уединение не для того, чтобы принимать искателей милостей, и его путешествие в Сен-Жюст скорее всего будет иметь более чем печальные последствия. Карлос отвечал, что он взвесил все трудности предпринимаемой поездки, но его поступок кажется странным только потому, что таковы обстоятельства. Он верил, что его отец, который умер ещё до его рождения, пользовался особым расположением его величества и надеялся, что ради отца ему окажут внимание. Он был уверен, что через мажордома, дона Луиса Квиксаду он получит аудиенцию у его величества. Чего он добивался от него? Место секретаря или другой похожей должности, соответствующей его дарованиям и происхождению. Ибо хотя он уже был лиценциатом теологии и имел хорошие шансы на службу в церкви, он не желал принимать сан, потому что думал вступить в брак.

Фра Константин чувствовал симпатию к молодому человеку. Если верить слухам, он сам когда-то находился в таком положении. И он написал для Карлоса рекомендательное письмо, в котором очень тепло отзывался о дарованиях и безупречном образе жизни молодого человека, с которым был знаком около года. Хотя Карлос посвящал своему учителю только мимолётное, а в последнее время даже угасающее внимание, его ясный ум и незаурядные способности позволяли ему твёрже стоять на ногах, чем это могли другие, более прилежные студенты. Он присовокупил письмо фра Константина к многим другим хвалебным отзывам профессоров Алькалы. Всё это он заботливо сложил в шкатулку из кедрового дерева, поместив её в дорожный мешок вместе с запасом одежды, изготовленную из достойной его положению тонкой ткани и скроенной по достаточно скромным образцам. Потом он поставил в известность дядю, сообщив, что перед ординацией считает необходимым совершить небольшое путешествие в своё родовое имение, чтобы выяснить, всё ли там в порядке.

Дядюшка, ничего не подозревая, согласился с его планом и настоял на том, чтобы Карлос взял вооружённое сопровождение в Нуеру.

Глава VII. Прозрение

Путешествие из края апельсиновых рощ к зелёным склонам Сьерра-Морены должно было быть для Карлоса восхитительным. Оно было украшено сладкой надеждой. Он даже не сомневался в том, что его планы осуществятся, а это значило, что исполнятся его самые сокровенные мечты и желания. Карлосу казалось, что он уже чувствует нежную руку донны Беатрис в своей, что он уже стоит рядом с нею перед большим алтарём в кафедральном соборе… Но с течением времени свет в его душе постепенно мрачнел, и на его место ложилась всё более густая тень. Наконец Карлос достиг своей родины. Он проехал небольшую рощу из пробковых деревьев, где они с Хуаном играли детьми. Когда они были здесь в последний раз, осенний ветер срывал с ветвей сухие листья и бросал под ноги. Сейчас сквозь свежую листву сияло тёмно-голубое небо. Хотя Карлосу было немногим больше двадцати, в этот миг он почувствовал себя дряхлым стариком. Ему страстно захотелось вернуться в детство, к играм с братом, к их взаимопониманию и согласию, потому что теперь уже никогда он не будет чувствовать себя рядом с ним хорошо.

Между тем печальные размышления Карлоса были прерваны радостным лаем собак, которые увидели его с высоты крепостного двора и устремились вниз, чтобы с восторгом поприветствовать. Вот они все — Педро, Зино, Пепе, Грулло, Бутрон, ещё в детстве все клички собакам подобрал Хуан. Во дворе стояли Диего и Долорес, готовые с радостью его встретить. Карлос соскочил с коня, сердечно поздоровался со своими домашними и ответил на вопросы о себе и Хуане. Потом он приласкал собак, расспросил о каждом из слуг, распорядился о размещении своей охраны и не спеша направился в большую галерею.

Поскольку его приезд был неожиданным, он отдал Диего свой дорожный плащ и стал терпеливо ждать, пока не имевшие обыкновения спешить слуги позаботятся о нём. Вскоре появилась Долорес и принесла хлеб, вино и несколько кистей винограда. Это была только лёгкая закуска, не способная утолить его голод. Тем временем пока Карлос перекусит, она хотела приготовить молодому господину хороший ужин. Полчаса Карлос выслушивал новости из деревни и, когда она наконец оставила его одного, почувствовал себя подавленным и несчастным. Всё, что он видел вокруг себя, напоминало ему брата. Вот пищаль, с помощью которой Хуан в давние времена храбро воевал с воронами и воробьями. Вот рапиры и сабли, на которых они часто состязались, и Хуан, несмотря на своё несомненное превосходство, всегда был к брату терпелив и великодушен. Вот на этой скамье он охотничьим ножом вырезал своё полное имя, присовокупив к нему даже титул отца «конде де Нуера».