Не найдя подходящей тряпицы, завернул нож в кожаный лафтак, который у него остался с прошлого года, когда ему чинили седло, и хранился в столе не столько для возможной надобности, сколько по забывчивости. Насколько он помнит, ножны к охотничьему ножу были деревянные с оковкой из серебра.
Обвязав кожаную укладку тесьмой, чтобы не развернулась, положил свой трофей обратно в карман шинели. Он еще не решил, как ему поступить.
Вначале нужно было навестить сестру. После уже наведается в часть, займется делами.
Город неузнаваемо переменился. Вернее сказать, у Михаила Павловича возникло такое чувство — город переменился. А что именно переменилось, он не смог бы сказать. Во всяком случае, глазом этого не заметишь. Никогда прежде не улавливал он сытного запаха из пекарни Митиных, смешанного с приторной вонью из прачечной мадам Кухляевой — непереносимая смесь. Да еще сюда же накладывалась гарь из трубы дома Медведевых. Черт знает что они там жгут! Все эти разные запахи то смешивались, то достигали обоняния Михаила Павловича каждый раздельно. Под ногами похрустывало не столь громко, как накануне, без истошного визга. Но было холодно и ветрено. Ветер врывался в лабиринты дворов и улиц с Ангары, взвихривал редкий мусор и снежную пыль, вылизывал затверделые сугробы и зеркально оглаженную колею посреди улицы. Кажется, никогда прежде он не замечал в Иркутске такой погоды: не весна еще, но и не зима уже.
В знакомом обличье домов и заборов неожиданно проглянула не замечаемая прежде душа города. И была она на редкость неровной, пестрой, как душа раскаявшегося грешника — ничто еще в ней не определилось окончательно. Уж куда как привычный глазу дом Валежиных предстал чуждым, словно увиденным впервые. Поразило несоответствие его составных частей: боковая, выходящая во двор бревенчатая стена с угрюмыми кирпичными выступами не увязывалась в одно целое с нарочито игривой формой парадного крыльца, бесстыдно выпятившегося в улицу.
Поэтому ему удивительно было встретить в прихожей обрадованно улыбающуюся Глашу: девка вела себя так, как будто ничего не произошло, как будто особняк Валежиных продолжал жить своей обычной жизнью. Приняла у него шинель и папаху, торопливо горячим полушепотом известила, что Ивана Артемович дома, внизу, вернулся только утром, отлучался по делам, Елена Павловна в детской с няней и малышами, как всегда в это время.
Вот эта обычность происходящего более всего и ошеломила Михаила Павловича. Зачем же он торопился сюда, а не направился в часть, где ему надлежало сейчас находиться?
В зале пусто, дверь в бутафорный кабинет хозяина чуть приотворена. Михаил Павлович машинально шагнул туда. Кабинет бестрепетно принял его в свою чинную обстановку. Единственное, что отличало его от присутственного места в приличной конторе, так это два семейных портрета. В конторах тоже случаются портреты, однако ж не такие. Впрочем, разница не очень и велика. Стол, стулья подле него будто застыли в ожидании хозяина и посетителей.
Михаил Павлович машинально обошел вкруг стола, как бы примериваясь, на который из стульев ему сесть. За дверью раздались шаги, по звуку узнал своего зятя. Иван Артемович, по-видимому предупрежденный Глашей, не выказал удивления, застав гостя. Михаил Павлович, не скрывая любопытства, пристально наблюдал за ним. Пожалуй, даже до неприличия пристально. Ничего особенного, никаких чувств, подобающих человеку, несколько часов назад совершившему убийство и проведшему ночь в постели любовницы, не отразилось на лице Валежина. Улыбка показывала радушие, слова произнес обычные:
— Рад видеть.
Прежде Михаил Павлович всегда отвечал: «Я так же».
На этот раз медлил. И даже затянувшаяся пауза, похоже, ничуть не насторожила, не обеспокоила Ивана Артемовича.
— Так уж и рад? — усмехнулся Михаил Павлович, не отводя глаз от лица зятя.
— Видит бог.
Лицо вроде бы безмятежное, но взгляд настороженный, бегающий; глянул на Михаила Павловича и тут же отвел глаза, сделал вид, будто его внимание привлекли карты, разбросанные на столе. Они так и лежали со вчерашнего, своей неуместностью искажая чинную обстановку рабочего кабинета.
— Это я вчера раскладывал пасьянс. Интересная комбинация выпала. Просил Глашу не трогать. Ты уж ее извини — моя вина. Зайти вторично, закончить расклад, позабыл.
— Сроду не раскладывал пасьянсов. Кроме как игры на деньги не признаю карт. Баловство. А на деньги играешь — риск, азарт, смелость. Смелому бог помогает.
— Как знать. Не во всякой поговорке правда.
— Вот как ты о народной мудрости. Свысока?
— Народ из людей состоит. Люди разные — встречаются и людишки. Одним поговорка люба, другим претит. Да полно! — оборвал он себя. — Разве об этом должна сейчас голова болеть?
— Да моей вроде бы не с чего болеть, — деланно рассмеялся Иван Артемович. — Давно не прикладывался. Это у вас сегодня, слышал я, большие хлопоты?
«Неужто и в самом деле с него как с гуся вода?»
Пристально впился глазами в Ивана Артемовича. С долей злорадства подумал: «Болит, болит у тебя головка. Притворяешься, что не болит! Вон как глаза прячешь, в лицо не взглянешь. Не такой уж ты железный, каким хотел бы представиться самому себе».
Вспомнил про нож, оставленный в кармане шинели.
— У кого-то и помимо нас болит головка. Должна болеть!
— Загадками говоришь. У кого же?
— Неужто непонятно у кого? У того, кто убил Пригодина.
— Ну… Его ведь сначала изловить надо. Потом доказать, что он убил. Думаете, сам придет и сознается?
— Бывало и так. Редко, верно. Здесь не такой случай. Уж больно хладнокровно убил. Пригодин до самого последнего момента не заподозрил убийцу.
— А это откуда известно?
— У убитого в кармане заряженный револьвер был. Заподозри неладное, так не дал бы приблизиться. Чтобы убить ножом, надо рядом стоять.
— Заряженный револьвер… — пробормотал Иван Артемович.
Михаил Павлович изучающе смотрел на него: какая-то мысль не давала Ивану Артемовичу покоя.
— Заряженный револьвер, — повторил он сомнамбулически.
— Да, да, заряженный. Во внутреннем кармане. Достать его секундное дело. Револьвер все же надежней ножа, хотя бы и самой искуснейшей выделки, штучной работы.
Взгляд Ивана Артемовича на мгновение скрестился с взглядом шурина. Похоже было, какие-то слова вертелись у него на языке, но он так и не произнес их. Отвел глаза.
— Ты погоди, не уходи. Через секунду вернусь, — предупредил Михаил Павлович. — Вещицу одну занятную покажу.
В прихожей никого не было. Быстро извлек из кармана нож, обернутый в кожаный лоскут. Иван Артемович стоял на прежнем месте, завороженно глядел на Михаила Павловича.
— Должна у злоумышленника болеть голова, — добивал его тот. — Нож, на весь город другого такого ж сыщешь. Улика!
— Так полицейские нашли нож? — вдруг встрепенулся Иван Артемович. Ожившим взглядом уставился на руки Михаила Павловича.
Прежде чем развязать тесьму, Михаил Павлович рукавом мундира сдвинул карты на край стола. Нож выпал из свертка, прежде чем он развернул его. Лоскут, оставшийся в руках, Михаил Павлович скомкал и швырнул в мусорную корзину под стол.
— Где его нашли? — негромко, чуть ли не шепотом спросил Иван Артемович.
Сейчас только Михаил Павлович как следует пригляделся к нему, до этого замечал одни глаза. Против обыкновения, борода была причесана не аккуратно, топорщилась на одну сторону. И то, что он был в домашнем халате, небрежно подпоясанном, — все это, хоть и незначительные отклонения, невольно разрушало привычный облик внешности — не таким Михаил Павлович видел его прежде.
— Между торосами, в трех шагах от тела нашли. Убийца хотел в прорубь бросить, да промахнулся.
— Невзначай выскользнул из руки. Я хотел обтереть, а он выскользнул. Как раз почудилось — булькнуло в проруби. Подумал, нож.
С минуту оба молчали. Потом Иван Артемович осторожно потянулся к рукоятке, тронул ее кончиками пальцев, но взять не решился.
— Он, когда говорил со мной, руку держал за пазухой. Я думал, пальцы отогревает: у него на правой руке не было перчатки.
— Перчатку нарочно снял, без перчатки удобней. Ему проще было убить.
— Зачем я ему мертвый? С мертвого взятки гладки. Ему деньги были нужны.
— Ты ему обещал? Долг за тобой был?
— Был должен. Сказал: пойдем на ту сторону, там у меня тайная квартира, в ней наличными держу. Он поверил.
— А там только любовница молодая. Если и есть у нее наличные, так мелочь: на побрякушки да на наряды.
— С чего взял: любовница?
— Так ты же у нее ночевал. Глафирой звать.
— Выслеживали?
— Сообщники твои по контрабанде на след привели. Рано или поздно должно было случиться.
— Теперь что? В тюрьму? Сестру и своих племянников позорить!
— Не я же опозорил.
— О, разумеется, не ты. Я! — выкрикнул Иван Артемович, его лицо вдруг сделалось бледным. — Я, — повторил он чуть слышно.
Михаил Павлович глядел на него изучающим взглядом. Ни жалости или сострадания, ни ненависти или презрения не испытывал. Никаких чувств к своему зятю не возникло у него.
Как давеча Иван Артемович, так теперь и он кончиками пальцев дотянулся до ножа, легким толчком пихнул его к Ивану Артемовичу.
— Можешь забрать. Не хочу зорить твою коллекцию. Другого такого ножа не найдешь.
Выходя из кабинета, Михаил Павлович в зеркале вскользь увидел, как Иван Артемович молниеносно схватил нож и спрятал в столешницу.
Выйдя из дому, недолго постоял на крыльце, раздумывая. Только что он совершил поступок, которому не будет прощения никогда. Покрыл своего зятя. Да нет, не только что, а еще ночью, когда подобрал нож и завертывал его в платок. Уже тогда, еще не осознавая, он готовился совершить подлость.
Ну а если бы он поступил как должно? По совести? Тогда что?
Вдоль Харлампиевской несколько мальчишек и женщина торопились в сторону Ангары. Разговаривали громко, возбужденно. Звонко на всю улицу разносились мальчишеские голоса:
— Кровищи! Аж дух заняло, как глянул.
— В прорубь хотели, а тут полиция — едва ноги унесли!
Женщина молодая, востроглазая, бегло скользнула взглядом по фигуре полицейского пристава, застывшей на парадном крыльце, что-то негромко сказала мальцам, те как по команде обернули к нему возбужденные любопытные лица.
«Пойду, гляну: что там».
Молодуха, шедшая в компании подростков, то и дело озиралась на него. О чем-то они все время судачили, невольно понижая голоса.
Вдруг представил, как он войдет в церковь, прихожанки обернутся на него, начнут шептаться промеж собой:
— Сестру родную и племянников не пожалел — зятя в тюрьму спровадил.
— Этакий ни отца, ни мать не пощадит.
— Чин ему за это прибавят.
И ведь точно так бы и было, поступи он, как велит ему долг. Его бы и считали злодеем, а Ивана Артемовича жалели.
Где же выход?
Выхода он не видел.
Эпилог
Прошло четыре года.
«Четыре года, один месяц и…» — в уме подсчитывала Елена Павловна, стоя на берегу.
Ангара вот-вот вскроется. Утренники еще бывали студеными, дорожная колея за ночь леденела, но на санях по городу уже не ездили. В сани запрягали, только когда нужно было за город.
По льду с той стороны шли две санные подводы. Хотя всем известно, какая опасность подстерегает сейчас на реке, но неймется — рискуют. А ведь чуть ли не каждую весну гибнут во время ледохода. Пешего или конного застанет ледолом посреди Ангары, спастись можно только чудом. Лед взламывается с пушечным гулом и начинается светопреставление. С берега с безопасного места наблюдать и то сердце цепенеет от страха.
Лошади трусили быстрой рысью. Возница бежал поперед саней рядом с конем и беспрерывно крутил вожжами у себя над головой. Стегать лошадь надобности не было: видно, и она тоже сознавала опасность, стригла ушами, прислушиваясь, не прогремит ли с верховий предостерегающий залп, которым всегда сопровождаются разрывы ледяного покрова.
На сей раз обошлось, подводы благополучно достигли берега. Лошаденки сразу перешли на тяжелый медленный шаг. Взъезд уже оголился от снега, сани заскрипели по галечнику.
Мужика распарило; пока бежал чрез реку, он по-рыбьи хватал воздух ртом, из-под шапки пот бежал струями, даже с бороды капало. Затуманенным взглядом окинул барыню, наблюдавшую за ним. Хотел крикнуть на лошадь, но изо рта вырвался только сиплый звук.
Больше Елену Павловну ничто не отвлекало от цели, ради которой она пришла, ради которой приходит сюда ежегодно каждую весну. Для нее это стало потребностью, ритуалом. Возможно, сегодня река вскроется, и больше ей нечего будет делать здесь до следующей зимы, когда Ангара снова станет. Злополучная прорубь каждый раз появлялась на том же самом месте. Или ей только так кажется, а на самом деле место, где вырубают лед, чтобы можно было брать воду, перемещается? Никто же ведь не вымеряет, когда начинает долбить лед. Несколько раз она нарочно приходила смотреть. Мужики с ломами и пешнями спускались на застывшую реку, немного медлили, потом один из них ударял ломом. И вмиг начиналась дружная работа. Не проходило и получаса, как прорубь бывала готова.
Картину гибели брата Елена Павловна составила только в воображении. Как это случилось, она знала лишь в пересказе. С очевидцами не разговаривала и не стремилась к этому, напротив, избегала. Более всех ее донимала Глаша: той просто необходимо было поплакать и поговорить. Елене Павловне приходилось одергивать ее:
— Глаша, не смей говорить про то, чего не видела!
Девка с простодушной искренностью вскидывала глаза на рассерженную барыню. Она настолько вжилась во все подробности, столько раз повторяла их, что ей уже самой казалось, что она видела все воочию.
Но как бы там ни было, свое дело Глаша сделала: воображение Елены Павловны работало по ее подсказке.
К тому времени, когда на берегу появился помощник пристава, там уже собралась толпа. Городовые с трудом удерживали любопытных, не подпускали к проруби и к месту, где на льду растеклась кровь.
— Господа. Господа, нельзя так, — увещевали они солидных горожан. Мальчишек прогоняли, не брезгая тумаками, мужиков и баб из простонародья гнали в шею. Словом, поддерживали порядок.
Михаил Павлович спустился на лед, полицейские почтительно расступились, околоточный отдал рапорт. Праздная публика на время затихла, нетерпеливо ожидая, какие же действия предпримет прибывший к месту происшествия полицейский чин. Михаил Павлович не спеша обошел вкруг кровяного пятна, приблизился к проруби, заглянул туда, в подледную глубину. Сквозь полуторасаженную толщу воды можно было разглядеть каменистое дно, и поэтому казалось, что глубина не столь велика. Более минуты стоял он у края проруби при наступившей тишине. Потом — видевшие только ахнули, так внезапно все произошло — вдруг пошатнулся, теряя сознание, вскинул руку. Околоточный надзиратель, бывший неподалеку, не успел подскочить. Михаил Павлович сделал один неверный шаг и — потерял равновесие. Стоявшие поблизости услышали, как булькнуло. Даже брызг не вылетело из проруби на лед.