Дмитрий СергеевОСОБНЯК НА ПОЧТАМТСКОЙ
Глава первая
Утром настроение не улучшилось, хотя метель на дворе утихла, день выдался ясный. В большие окна гостиной било яркое солнце. Снегопад и ночная пурга подновили сугробы, их слепящая белизна была нестерпима для глаз.
По Харлампиевской шла баба, неся на коромысле полные ведра. Баба одета в тулупчик старинного покроя, вышедшего давно из моды. Из ведер выплескивалось, солнце успевало посеребрить летящие брызги, упав на снег, они застывали темными кляксами. Вдоль Почтамтской гнал извозчик, издали свистя, гикая на бабу. Та заспешила, шустро семеня ногами, обутыми в неуклюжие пимы, украшенные по голенищу синим и красным узором. Елена Павловна пережила недолгий испуг: ей вообразилось, что рысак сомнет нерасторопную водоносицу. Извозчик крикнул ей что-то озорное, сверкнув белозубой улыбкой из-под заиндевелых усов. Женщина бойко ответила. Парень гоготал, озираясь на нее, и натягивал вожжи, сдерживая разгоряченного жеребца. Седок — недвижимая тумба, увенчанная меховой папахой, — проскользнул перед взором Елены Павловны. Закутанный в овчинный тулуп, он если бы и захотел, так и тогда не смог повернуть головы. Подобно ваньке-встаньке качнулся туда-сюда, когда кошевку занесло на повороте.
Сценка ненадолго развлекла Елену Павловну, сразу же и позабылась. Мрачное настроение накатилось на нее с новой силой. Теперь она уже долго, может быть никогда, не избавится от этого гнетущего чувства. Погода здесь неповинна. Лишь вчера вечером ей думалось, что воющая на дворе вьюга угнетает ее. Но вот и хорошая погода не облегчила душу. Пожалуй, и само время не исцелит, хотя принято считать — время врачует.
«Смотря какой болезнью поражена душа, — невесело подумалось ей. — Бывают болезни неизлечимые».
Никаких звуков с первого этажа не доносилось. После вчерашнего Елена Павловна впервые прислушалась к тому, что слышно снизу. А ведь сейчас там кипит работа: переговариваются конторщики и приказчики, подростки-подсобники носят со склада тюки и ящики — идет сортировка и оценка поступившего накануне товара, — мальчишки нет-нет да и перекликаются друг с другом, хохочут, старшие цыкают на них, то и дело хлопает входная дверь; в другой половине нижнего этажа, на кухне, всегда сердитый поутру повар Никифор ворчит на своих подручных Настю и Пахомку, громыхает посудой, бренчит печной заслонкой…
А наверху тихо. Жизнь в доме течет заведенным порядком, точно ничего не произошло.
Как будто позади дома в каретном сарае ночью не стояли два воза — обычные деревенские розвальни, груженные сеном. Елена Павловна не видела, когда они въезжали в ограду, а и увидела, не обратила бы внимания. Ее занимало лишь то, что касалось домашнего обихода — жизни, которая протекала в особняке на втором этаже. Всем, что делается внизу, на первом этаже, тем паче во дворе, ведал ее супруг Иван Артемович Валежин. Более шести лет назад, по смерти своего отца, он вступил во владение капиталом, собственным магазином Валежиных, всеми торговыми лабазами и лавками. Если бы сани, поставленные в завозню, в самом деле были гружены одним сеном, они бы ничуть не занимали Елену Павловну. Даже глядя на них, она бы не увидела их, по привычке не замечая многого из обыденной повседневности. Лучше бы ей ничего не знать…
Как-то в полушутливом разговоре при многочисленных гостях Иван Артемович, поддержанный приятелями, убеждал ее, будто в торговом деле без мошенничества невозможно обойтись. Что-де мошенничество мошенничеству рознь. Плутуют все. Плутовство как бы входит в правила. В доказательство взял пример из картежной игры: нельзя подменять карту, передергивать, пользоваться колодой крапленых карт — это подлость. Картежный жулик не будет принят в обществе. Но ведь никто не осуждает игрока, который блефует. А что такое блеф, как не надувательство? Ведь тот, кто блефует, намеренно вводит партнеров в заблуждение — обманывает. Но его же не обвиняют в мошенничестве. Всякий, садясь за ломберный столик, знает про это неоговариваемое условие. Точно так и в торговом деле существуют признанные всеми правила — узаконенный обман. Но есть жульничество, которое преследуется законом и которое считается недопустимым. Если среди купечества и встречаются типы, не брезгающие подобными средствами, так действуют они тайком. И уж коли мошенника уличат, так ему никто не подаст руки, его не пустят на порог в порядочном доме, ни одно благотворительное общество не примет от него пожертвований, хотя бы и назначенных для самых благородных целей.
Не все Елена Павловна поняла, поскольку не была сведуща в картежной игре, но одно уяснила твердо: ее супруг Иван Артемович Валежин ни за какие блага не поступится своей честью. Он скорее разорится, пойдет по миру, пустит себе пулю в висок — одним словом, поступит так, как поступают в подобных обстоятельствах порядочные люди, но ни за что не унизится до преступления.
Увы, так она могла думать только до вчерашнего вечера.
Открытие сделала неожиданно. Елена Павловна пребывала в каком-то странном полубреду. Чем было вызвано охватившее ее беспокойство, она не отдавала себе отчета. Сидела у себя над раскрытой книгой, давно уже оторвавшись от чтения. Внезапный порыв начавшейся пурги с громким стуком расхлобыстнул форточку, сквозняком загасило свечи. Морозной влагой шибануло в лицо. На улице надрывно одичалыми голосами завывал ветер. Безотчетный страх охватил ее. В полном смятении Елена Павловна выбежала из спальни.
— Глаша!
Та не отозвалась. И здесь, в малом зале, тоже было слышно, как за двойными окнами неистовствовала вьюга. Бесстрастно ровно светили керосиновые лампы, установленные на бронзовых подставках. Тишина в доме казалась подозрительной, таящей опасность.
— Глаша! Ивашка!
Никто не откликнулся. Елена Павловна в смятении кинулась в детскую — там тоже никого.
После она выяснила, что в это время Глаша, Ивашка и старая нянька Мария, полагая, что никто из них до самого ужина не понадобится господам, уединились в полутемной прихожей возле затопленной печи слушать сказки, какими их развлекал хромоногий истопник Поливан. Там же с няней были дети; разинув рты, они слушали наивную небылицу о похождениях отважного королевича, который пустился на поиски похищенной царевны за тридевять земель в тридесятое царство.
Все это стало известно ей позже, а в те кошмарные мгновения одна-одинешенька в пустом — ей возомнилось, покинутом — доме, она потеряла голову. Дети! Куда девались дети?! Почему все бросили ее одну?
Отсвет лампового луча блеснул на дужке ключа, торчащего из внутреннего замка на двери рабочего кабинета Ивана Артемовича. Елена Павловна изумленно смотрела на ключ. Ни разу за шесть лет, прожитых в доме, она не видела ключа от каморки мужа. Слишком велик он был для такой небольшой двери — скорее пришелся бы к замку от тюремной камеры.
Под кабинет Иван Артемович занял угловую клетушку. Из-за непонятной прихоти он не захотел перенести стол и сейфы в просторную комнату. Свой каприз объяснил тем, что его покойный батюшка управлял делами из этой самой каморки, и не худо управлял, — и он, наследник, во всем желает подражать основателю торгового дома, не признает перемен.
— Тут и днем свету почти не бывает, — пыталась урезонить упрямца Елена Павловна.
И верно, оконце было крохотное, зажатое в проеме между двумя кирпичными контрфорсами, по причуде архитектора подпирающими бревенчатую стену с наветренной стороны. Елене Павловне всегда казалось загадочным их назначение: стена и без них стояла прочно. В высоту они уходили под козырек крыши. Из-за них свету в каморку Ивана Артемовича вовсе не проникало: среди бела дня зажигали лампу. Однако супруг, во всем остальном уступающий ей, в этом пункте проявил упрямство. Пришлось смириться с его чудачеством.
И еще одну странность подметила она: отлучаясь даже ненадолго, муж всегда запирал дверь на замок. Прибираться у себя позволял Глаше только в его присутствии.
Для посторонних, для гостей, бывающих у Валежиных, считалось, что кабинет Ивана Артемовича в другом месте — под него отведена просторная и светлая комната в два окна на солнечную сторону. Здесь стоял роскошный письменный стол, мягкие стулья и кресла, был шкаф, встроенный в стену, — стараниями Елены Павловны была создана полная видимость рабочей обстановки, приличествующей положению Валежина. Висело большое зеркало, на окнах шелковые гардины, на стене портрет старшего Валежина, довольно искусно выполненный живописцем. Здесь Иван Артемович принимал посетителей, и когда в доме бывали гости, им показывали эту комнату, называя ее кабинетом. На самом же деле большую часть времени она пустовала, в силу чего была лишена подлинного уюта, несмотря на усердие Елены Павловны. Она сама не любила задерживаться тут, хотя придирчиво следила, чтобы в кабинете всегда было прибрано. В отличие от рабочей каморки, кабинет никогда не запирался.
— Ваня! Иван Артемович! — панически вскрикнула Елена Павловна.
Дернула за ручку — дверь распахнулась. Пламя в большой настольной лампе осело, пыхнуло копотью, но не погасло. Ивана Артемовича за столом не было. Елена Павловна в полном недоумении застыла на пороге. После она сама поражалась, почему ей не пришло простой мысли: Иван Артемович покинул каморку обычным путем, выйдя через дверь. Вероятно, он сильно спешил и потому не запер замка. В смятении она начала искать таинственно, как возомнилось ей в то мгновение, исчезнувшего Ивана Артемовича. Закуток был настолько мал, что спрятаться взрослому в нем совершенно негде. Но рассудок у нее точно помутился, она поступала как во сне: заглянула под стол, под стул, в корзину для мусора, пыталась выдвинуть ящики письменного стола, и, казалось ей, ничуть бы не удивилась, обнаружив в любом из них своего супруга. Ящики были заперты.
Она машинально снова и снова хваталась за их ручки, в безуспешных попытках открыть. Увидела створку железного сейфа, встроенного в стену, рванула ее на себя. Чугунная дверца скрипнула и подалась. Елена Павловна схватилась за ручку обеими руками и распахнула. То, что ей открылось, окончательно сбило ее с толку: вместо полок и ящиков на нее глянула черная пустота. Отверстие было не настолько большим, чтобы в него смог пролезть даже подросток, но тем не менее Елена Павловна заглянула внутрь, совершенно бездумно надеясь за железным створом отыскать исчезнувшего супруга. Дыра уходила в стену и проваливалась вглубь. Как раз в этом месте бревенчатая стена дома соприкасалась с контрфорсом, выложенным из кирпича с наружной стороны. Ламповый свет, проникая в тайник, освещал только устье дыры. Просунув туда ладонь, Елена Павловна ощутила спертое и влажное веяние пустоты. В лицо дохнуло застоявшимся воздухом. До слуха внезапно отчетливо донеслись голоса, и среди них голос Ивана Артемовича. Не будь ее волосы уложены в прическу и запрятаны под домашний чепчик, они поднялись бы дыбом: ей вообразилось, что она слышит разговор из преисподней.
Состояние, близкое к безумию, длилось мгновение. Десятки различных чувств сменились у нее, прежде чем она уразумела истину. Безудержный истерический хохот накатился на нее. Она захлебывалась от смеха, не будучи в силах совладать с собой. С трудом одолела приступ истерики, взяла себя в руки. И лишь после этого вслушалась в оживленный разговор, происходивший внизу.
Прийти в себя помогло и то, что буквально секундой раньше она услышала звонкие, радостно возбужденные крики детей и тихий урезонивающий голос старой няньки. Рассудок ее точно пробудился.
Собеседники Ивана Артемовича ей не были знакомы. Она не вдруг разобралась, о чем они говорят, отчего все так встревожены. Мало-помалу суть дела прояснилась. Елена Павловна отказывалась верить тому, что узнала. Услышанное настолько потрясло ее, что она чуть было не кинулась вниз, чтобы без промедления установить, правда ли то, что они говорят, не есть ли это тот самый блеф, к которому прибегают опытные картежники, когда хотят обмануть простаков.
От опрометчивого шага ее удержала мысль, что ей ведь придется тогда объяснить, каким образом она подслушала разговор, не предназначенный для посторонних ушей.
Теперь, когда ужас, недавно владевший ею, окончательно развеялся, все казавшееся таинственным объяснилось просто, причина, понудившая ее войти в запретную комнату, самой ей казалась неоправданной, и если она сошлется на нее, рассказ прозвучит фальшиво, надуманно. Она живо вообразила себе пытливый взгляд Ивана Артемовича, каким он наградит ее, неуловимую усмешку, скользнувшую по его губам, воочию представила, как она зальется краской, вспыхнет от негодования, что он посмел заподозрить ее во лжи, и как этим она только умножит его подозрительность и недоверие. Вообще, что бы она ни сказала, как бы ни поступила, все будет выглядеть неуклюжей попыткой оправдать свой неблаговидный поступок — подслушивание.
Озираясь, точно она и в самом деле совершила бесчестье, Елена Павловна вышла из каморки, убедилась, что никто не видел ее, и тихонько притворила дверь. Недавно пережитый страх все еще гнездился внутри нее; чтобы избавиться от него, необходимо сейчас же, сию минуту увидеть своих малышей, приласкать их. Только тогда ее страх испарится окончательно.
Чуть не бегом устремилась в детскую, но у самой двери внезапно остановилась. Другое, столь же властное чувство, как и недавний страх, придавило ее. Силы покинули ее, она едва удержалась на ногах.
Ее супруг Иван Артемович — преступник! За то, что он совершает… Каким наказанием карается подобное преступление, она не знала, могла лишь предположить — каторга. А если кара и не столь суровая, так все равно — суд, позор, бесчестье…
Идти с этаким грузом на душе в детскую, улыбаться, смотреть в невинные младенческие лица у нее не достало сил.
После Елена Павловна, вновь и вновь возвращаясь к недавно пережитому, разобралась, что и как произошло. Иван Артемович, запершись в своем тайнике, подслушивал разговоры, какие в его отсутствие вели между собой конторщики и приказчики. Таков был способ надзора за подручными, установленный его батюшкой, выходцем из мужиков, человеком не очень-то щепетильным в вопросах чести, но сметливым и хитрым. Иван Артемович хотя и получил приличное воспитание, однако не погнушался воспользоваться испытанным методом тайного контроля. Вот почему он так держался за свою каморку и оберегал ее от посторонних. На сей раз известие, услышанное им, было столь важным и неожиданным, что потребовало его незамедлительного вмешательства. Видимо, он был сильно взбудоражен, в спешке сунул в замочную скважину не тот ключ, но исправлять ошибку не стал: рассудил, что за несколько минут, пока он будет в отлучке, никто не посмеет войти в запретную комнату. Он был почти прав. Ведь если бы внезапно начавшаяся пурга не ввергла Елену Павловну в панику, ей бы в голову не пришло сунуться в кабинет мужа. Но случилось то, что случилось: она раскрыла тайну, тщательно оберегаемую Иваном Артемовичем от домочадцев. Вот зачем архитектору понадобились бессмысленные контрфорсы — в одном из них проложен слуховой колодец!