…Когда вернулся Кулага, Ваня сказал:
— Конечно, положение… И что делать-то будем там?
Вдруг открылась дверь, дежурный — Кулаге:
— Фома Игнатьевич, командующий приехал, всех вызывает!
Вслед за враз вытянувшимся Кулагой Ваня вошел в длинную комнату с одним окном. У стены, давая проход, теснились красноармейцы, ряд стульев пустовал, только два командира сидели с папками в руках. За столом же у окна — дежурный секретарь, видимо всегда готовый вскочить.
Дверь из коридора открылась, порог быстро переступил человек с круглой бородкой, обрамлявшей светлые щеки. Сам — в красноармейской, без знаков гимнастерке, не туго подпоясан. На нем фуражка со звездой. Высокие — выше колена — голенища сапог, а ноги кривоваты — кавалерист. Ваня узнал Фрунзе: видывал его издали на смотрах… Когда вошел, все встали смирно. Он кинул руку к фуражке и, чуть припадая на ногу, проследовал в свой кабинет. Оттого ли, что прихрамывал, либо оттого, что лицо светлое, Ваня смотрел на него сочувственно.
По очереди в кабинет прошли военные с папками. Потом дежурный секретарь пригласил всех сразу — человек двадцать красноармейцев, среди них Ваня, а также подошедших командиров.
Командующий с непокрытой головой стоял за письменным столом лицом к входящим, держался прямо. Ваня присмотрелся теперь вблизи: подстрижен ежиком, под усами смешка не видно, однако в голубых глазах все открыто. Ваня поразился, до чего лицо у Фрунзе чистое, а глаза такие добрые, и как это пристало боевому командиру с маузером на боку. Никакой суровости!!
Вот он что-то записал в тетрадку, поднял глаза. Голос совсем тихий:
— Вижу, больше всего охраны тут, бойцов. Товарищ Кулага, все ли?
Кажется, прямо на тебя смотрят голубые глаза, серьезно так. А начал свою беседу с шутки:
— Раскинули мы карты — географические, правда! — и выпала нам дорога в казенный дом… — Фрунзе помолчал, не опуская глаз, и уже другим тоном: — К турецкому паше. Зачем? Чтобы турки получше разглядели нас… Говорят, ворон живет триста лет. Века летал этот ворон в восточных горах, спускался в долины. А там белели кости солдат. Султаны и цари не жалели для него кровавой пищи. Сколько погибло, замерзло, сорвалось в пропасти во время войны… Последние сто лет капитал-нажива твердил: Турецкая империя — «больной человек», вот-вот сойдет в могилу, скорее бы. Уже делили наследство. Товарищ Ленин тогда говорил, что Турцию «делят заживо». Короче, мировой капитал сделал Турецкую империю колонией. В мировой войне царь послал армию погибать на персидско-турецком фронте…
Фрунзе прошелся, раздумывая, будто забыв о присутствующих. Вдруг поднял глаза:
— Наконец, произошло величайшее в истории народов всей земли… Вы понимаете, о чем речь… Наша Советская власть, наш Декрет о мире…
Легким точным движением Фрунзе взял листок на столе:
— Это обращение к мусульманам земли товарища Ленина. Оно было как удар молнии… Хочется, чтобы вы прочувствовали его. Это душевная инструкция нам, коль едем. Слушайте…
Фрунзе читал тихим ровным голосом:
— «Братья… Рождается новый мир… Мусульмане России, татары Поволжья и Крыма, киргизы и сарты Сибири и Туркестана, турки и татары Закавказья, чеченцы и горцы Кавказа, все те, мечети и молельни которых разрушались… царями и угнетателями России!.. Устраивайте свою национальную жизнь свободно и беспрепятственно. Вы имеете право на это…
Мусульмане Востока, персы и турки, арабы и индусы, все те, головами и имуществом которых… сотни лет торговали алчные хищники Европы, все те, страны которых хотят поделить начавшие войну грабители!
Мы заявляем, что тайные договоры свергнутого царя о захвате Константинополя, подтвержденные свергнутым Керенским, — ныне порваны и уничтожены. Республика Российская и ее Правительство, Совет Народных Комиссаров, против захвата чужих земель: Константинополь должен остаться в руках мусульман!.. Мы заявляем, что договор о разделе Турции… порван и уничтожен…» — Листок скользнул снова на стол. — Понятно ли, что́ произошло? И когда Антанта захватила Турцию, вошла в проливы, в Черное море, когда английские корабли стали бить и по нашим берегам, и по турецким, поддержали десант генерала Слащева на Керченском полуострове в Крыму, а крейсер «Калипсо», миноносцы «Тобано», «Томагавк» смели огнем села Владиславовку, Ак-Монай, Булганак, Аджимушкай, Катерлез и наши товарищи погибали здесь в каменоломнях, когда эти же и американские корабли высадили войска на турецком черноморском побережье, — тогда мы получили письмо от турецких патриотов, создавших в Анатолии новое, революционное правительство. Несколько месяцев шло письмо в Москву, преодолевая преграды, поставленные интервентами, но дошло. Мустафа Кемаль сформулировал предложение объединить усилия в борьбе, просил помощи. По поручению Совнаркома товарищ Чичерин ответил незамедлительно…
Фрунзе зачитал ответ: «Советская Россия, государство городских и полевых рабочих, враг всякого угнетения, протягивает братскую руку турецкому трудовому народу, герою больших сражений, разыгрывающихся в Малой Азии».
Зачитал и радиограмму Кемаля Ленину: «В твердом убеждении, что только наше тесное сотрудничество приведет нас к желанной цели, — я приветствую всякое дальнейшее закрепление связывающих нас дружеских уз. Выражаю Вам свою глубокую признательность за ту дальнозоркую политику, которая по Вашему Высокому почину проводится Советской Республикой как на Востоке, так и во всем мире».
Ваня спросил: интересно, как относится паша к турецкому беднейшему крестьянству?
— Ваша фамилия? — подался к Ване Фрунзе. — Пока что не возьмусь ответить вам, товарищ Скородумов. Совсем еще недавно Мустафа Кемаль находился при султане адъютантом. Казалось бы, кадет, монархист. Новые факты говорят, однако, что он — человек, уловивший ход истории, его программа отчетлива и практична: изгнать из страны интервентов, войска Антанты. От султана он как будто бы отделился.
Фрунзе зачитал еще одно письмо — Кемаля Чичерину:
— «…Наша нация вполне оценивает величие жертв, на которые пошла русская нация ради спасения человечества… Я глубоко убежден… что в тот день, когда трудящиеся Запада, с одной стороны, и порабощенные народы Азии и Африки — с другой, поймут, что… международный капитал пользуется ими… и в тот день, когда сознание преступности колониальной политики проникнет в сердца трудящихся масс мира, — власть буржуазии кончится… Нашего тесного союза будет достаточно для того, чтобы объединить против империалистов Запада всех тех, кто до сих пор поддерживает их власть покорностью, основанной на терпении и невежестве».
Ваня напряженно слушал. Обрадовался: вот, даже паша восстал против капитала. Значит, и в Турции возможна хорошая власть.
Фрунзе, верно, догадался, о чем подумал Ваня.
— Нет, он не марксист, хотя пишет, возможно, от чистого сердца. Мы еще не знаем, что он о себе самом думает и что он есть на деле, каково отношение к нему крестьян. Но факт, и очень важный, — за помощью он обратился к нам, голодным и разутым, а не, скажем, к богатой Америке. Выходит, союзник наш? Союзник!
— Соображающий, видать…
— И похоже, не робкий, — поддержал Фрунзе. — Получить наше оружие — значит, и наших врагов получить. А он, как только взял власть на клочке Анатолии, направляет своего адъютанта в Реввоенсовет нашего Кавказского фронта, просит: Антанта со всех сторон на нас наступает, дайте винтовок, пулеметов — отбиться…
Красноармейцы дружно, заинтересованно:
— Дали?
— Мы сами в это время еще воевали, но поделились чем могли — враг-то один. Англия снабжает Врангеля через проливы, Врангель — с ней, значит он и кемалистам враг. Тут же и дали.
— Кто скоро помог, тот дважды помог, — заметил Ваня. — Так у нас в деревне говорят.
— Вы поняли правильно, — сказал Фрунзе. — Вот так, впервые за все века, минувшей весной между Россией и Турцией был заключен «Договор о дружбе и братстве». Несмотря на все попытки Антанты и Америки направить кемалистов против нас. Товарищ Ленин тогда сказал: вот этим договором кладется конец бесконечным войнам на Кавказе. Вот это самая большая помощь турецкому народу.
— Какая там, в Турции, обстановка сейчас, товарищ командующий?