Вот так и закончилось лето.
Одним холодным октябрьским вечером Николай сидел дома и наслаждался чашечкой превосходного чая. Настроение было уютно-домашнее. Он пытался уже несколько лет постичь философию этого великолепного и многогранного напитка, но с каждым новым вкусом понимал, что это не философия, а мелодия. Мелодия вкуса. А мелодия, по его мнению, не поддавалась никаким законам. Было уже за полночь. Моросил дождь. Двор был пуст. В больших лужах отражались ярко-оранжевые лучи уличных фонарей. Рябь постоянно нарушала хрупкую водную поверхность, отчего казалось, что свет в отражении начинал танцевать. В этом во всём было что-то поэтичное. Он созерцал, не забывая при этом про ещё горячий чай. Через несколько минут поэт заметил мужчину, одиноко сидящего на скамейке возле лужи. В отблесках фонарей можно было разглядеть его лицо. Он смотрел куда-то вдаль. Зарёв был уверен, что он о чем-то думает. Интересно, о чем? Возможно, у него проблемы на работе или в семье. А может, он кого-то ждёт? Нет, ночью и в такую погоду! А может быть, он сбежал откуда-то? Из дома, например. Или с девушкой расстался? Или все надоело? О чём? О будущем? Или о настоящем? А если он творец? Ищет вдохновения? Или… Пока Коля терялся в догадках, мужчина встал и пошёл по лужам. Казалось, что он зайдет в ближайший подъезд, но нет, незнакомец дошёл до конца двора и свернул на улицу, продолжив своё загадочное путешествие, унося от нас свою тайну. Как говорил всё тот же поэт: «Я люблю недосказанные истории». Впрочем, через несколько лет жизнь Зарёва пролегала недалеко от пути того загадочного мужчины.
– Дорогой, дорогой… – доносилось из глубин коридора.
Кирилл Златоусцев, заснувший над пишущей машинкой и почти коснувшийся широким лбом всё еще пустого листа, резко выпрямился, подпрыгнув на стуле, провел рукой по лицу, сгоняя сон, пошевелил губами и отчаянно забил по клавишам, набирая какую-то несусветицу.
– Кирилл! – раздался капризный возглас за спиной. – Помоги мне с графиками!
Златоусцев перестал печатать, собрал всё своё актерское мастерство в кулак, медленно повернулся к двери, поднял своё заросшее лицо с этими усталыми-усталыми глазами и тихо сказал:
– Миль, я занят. Пишу и… – прекрасная пауза с опущенным взглядом и легким, но проникновенным вздохом. – … Я устал. А еще писать и писать…
Ну-ну, – гневно сказала девушка в дверях.
Это означало, что она оказалась не впечатлена, и собирается продолжать стоять здесь. Её глаза блестели в полутемной комнате сдерживаемой злостью. Писатель трагично кивнул головой:
– У тебя своя карьера, у меня своя…
Девушка постучала пальцами по косяку, неотрывно глядя на Кирилла. Из-за света, включенного в коридоре, силуэт ее каре выглядел как нелепый мотоциклетный шлем. Она в последний раз ударила указательным пальцем косяк и вернулась восвояси. Но Кирилл не выдохнул свободно. Он быстро подскочил к шкафу, надел джинсы, рассовал по карманам ключи, телефон, мобильный и несколько наполовину использованных пластин с таблетками, после чего на цыпочках покинул комнату. Бесшумно прошел мимо гостиной, мельком посмотрев на то, как его молодая жена делает фитнес-упражнения, уткнувшись в экран телевизора. В прихожей быстро надел пальто, плащ, и выскочил в сырую осеннюю ночь.
Поездка до Петроградского острова (и одноименной станции метро) прошла в напряжении и некотором ужасе. Спускаясь по эскалатору, Кирилл услышал женский голос, который преследовал его. Он посмотрел по сторонам и быстро понял: это его. Сидя в вагоне, он закрыл ухо, через которое вещал этот голос, в надежде, что он стихнет. Но женщина, которой не было, продолжала преследовать его почти до самой Петроградской. Потом потерялась в грохоте метрополитена.
Шлёпая по лужам в туфлях в течение десяти минут (туфли несчастный писатель забыл надеть сразу и потому первый раз вышел из дома в тапочках), Златоусцев понял, что из-за темноты не может разобрать дороги. Даже высокие фонари не могли спасти положения. Он сел на скамейку и начал смотреть на дом напротив, собираясь немного отдохнуть и с новыми силами ринуться в бой. Но он и вправду устал. Вставать не хотелось, пальто было достаточно теплым, и он стал думать о том, что на худой конец можно заночевать и здесь.
По счастливому стечению обстоятельств мимо этой лавки проходил Зарёв с объёмным пакетом из супермаркета, в котором звенело стекло.
– А вот и я, – нерадостно произнес он, остановившись. – Давно ждёшь?
Не выходя из образа, Кирилл поднял голову и засиял:
– А я как раз к тебе!
– Да я уж понял. Давно ждешь?
– Очень! Я заблудился и думал, что уже никогда не отыщу твой дом.
– А вот он, – всё еще без улыбки ответил Зарёв и подошел к подъезду в двух метрах от скамейки. – Идём.
Николай знал, что поздний визит Златоусцева не мог быть только проявлением дружеской вежливости и любопытства. Они поднялись наверх.
– Никогда не был у тебя ночью. Вот и заблудился, – оправдывался Кирилл.
– Как же не был? А первый раз, когда мой переезд в этот город отмечали? Ты, помниться, припозднился тогда.
– Что-то не вспоминаю.
Их шаги моментально разлетались по лестничным пролетам, а слова звенели в 40-ваттных лампочках.
– Да меньше года назад же было, напрягай память.
– Ааа, это где ты в ванну залез и дописал свой второй роман?
– О да, – саркастично усмехнулся Коля, вставляя ключ в замок. Воспоминание это не особо его радовало.
Вообще из ванны вид на мир открывается чудесный. И самое интересное, что это место обладало столь сильным очарованием, что, как показалось Николаю, любой уважающий себя писатель хотя бы раз проводил в ней время за работой. Залезал в одежде в пустую, холодную, около слива мокрую ванну, ломая представления о дресс-коде по ту сторону занавески. Этим также можно было привлечь внимание, но в данном случае это стало непредвиденным побочным эффектом. В итоге один из гостей этой ванны обосновался на стиральной машине, положил ноги на чугунный край и стал делиться секретом абрикосового самогона. Рассказывал он это интересующимся, которые сели в темном коридоре напротив открытой двери и смотрели на яркий просвет то ли с интересом, то ли со сдержанным смехом, в любом случае, их глаза горели, а что еще нужно в этом возрасте? Разговоры по душам только начинались между ними.
Зарёву понравилась эта квартира. Она располагала к размышлениям, давала творческий импульс, хотя и была на первый взгляд скудной и имела всего один приличный стеллаж с книгами. Но что-то в этом было. Возвращаясь ночью в свою постель, Николай нёс под мышкой несколько исписанных листов с новым материалом, чтобы положить их на прикроватную тумбочку; он вспомнил, как в юношестве читал книги, чтобы люди не приставали к нему, а потом стал писать. Интересно, что это было? Ему действительно захотелось что-то написать, или его беспокойное бессознательное засунуло его в ванну подальше от всех? Но в тот вечер для окружающих не было особой разницы: все в этом городе такие – если не пишет, то значит, рисует или поет, творческим процессом не удивить. Обитель искусств и всех несчастий, связанных с ними.
Но тогда Николай был ещё в ванной, смотрел на газовый нагреватель и писал, прикрепив листок на вездесущий синий планшет. Нагреватель приятно сопел, а «жизнь» продолжалась: его «попутчик» по ванне освободил стиральную машину и отправился на кухню ставить чайник. В коридоре всё время кто-то ходил, звуки сдержанного праздника доносились из комнат. Была ли это жизнь? Сложный вопрос. Это было сродни сцене из фильма, которую перематывают снова и снова, чтобы насладиться всеми её деталями. И здесь было то же самое: это царство белого кафеля, стен, потолка, эмали, предметов и блестящего крана будто создавало капсулу, которая надежно защищала своего пассажира от хода времени; и он пользовался каждым безвременным моментом: его синяя ручка не знала покоя. Именно поэтому гостя квартиры, сидевшего на машинке, нельзя было назвать никак иначе, он был самым настоящим попутчиком в этом неожиданном путешествии. Главное – не открывать воду, а то чувство чудесной защиты моментально исчезнет, а вся одежда станет мокрой и неуютной. Конечная.
А так вспоминалось многое. Забытый легкий холод поутру с качающимися соснами над головой. Иголки тихо потрескивают на каждом шагу под кроссовками. Все сонные, и немного подрагивают без кофт. Не терпится побежать по стадиону, чтобы согреться, но боль тренировок прошлых дней даёт о себе знать – ноги еле волочатся, а если ускоришься, то точно развалятся, как рассохшаяся древесина под тяжестью груза. Солнце только встало и еще прячется за деревьями. Сегодня ясный день. Что он принесет? Тренер издалека подгоняет криками: он уже на стадионе, большая часть команды заканчивает первый круг. Отстающие ускоряются и через минуту уже бегут по кольцевой дороге вместе со всеми, с каждым шагом пробуждая закоченевшее от сна и нагрузок тело. На втором круге по всему лагерю включается музыка. Отряды просыпаются и идут на зарядку, смотря на чудных спортсменов на стадионе, которые уже успели где-то вспотеть.