– О, вас кто-то знает, – рассмеялся Гумбольт.
Сегодня он был в хорошем настроении.
– Когда новый концерт будет? – спросили девушки.
Приглядевшись, увидел пару знакомых лиц.
–– На старой площадке, ну… – он прищурил один глаз, изображая сосредоточенные раздумья. – Вроде числа девятого. Приходите, организуем вам бесплатное пивко.
Девушки рассмеялись и, заверив нас в том, что они придут, пошли своей дорогой. Нам тоже пора было в путь.
– Военные – элита общества. Вот чего бойся, – сказал мой товарищ, когда перед нами перегородили дорогу, чтобы проехал кортеж известного генерала.
Начался дождь, нещадно бьющий в окна машин камуфляжного цвета, жандармы из оцепления пожалели, что не взяли плащи.
Пока стояли, Гумбольт стукнул себя по лбу:
– Сегодня же уже седьмое число! Совсем забыл. Мне надо сейчас отлучится.
– Опять в редакцию? – спросил мой товарищ.
– Да.
– Ну, бывай. До вечера.
Пожали руки, и наш тучный друг отправился в путь. Когда он скрылся из виду, я спросил:
– Слушай, сколько ему лет?
– Не знаю, – кинул товарищ, внимательно следя за шеренгами оцепления. – Ну, может сорок. Никогда не спрашивал.
Мы часто шатались по городу. Где ещё вдохновляться? Поэты улиц. Грязные улицы – грязные поэты. Вот ответ всем негодующим читателям.
И снова дождь,
И снова мы с тобой одни.
Сидим, едим,
Смотря на капли за окном.
Дверь приоткрыта,
Комната пуста –
Здесь только ты и я,
И стол,
Накрытый белой простыней,
И он пустой;
Белеют стены за твоей спиной.
Здесь пусто всё –
Лишь новый день,
А с ним и дождь,
А с ним и ночь.
И мы одни
Во власти голых белых стен.
На одном из перекрестков перед нами на красный вылетела машина. Мой товарищ даже успел её пнуть.
Я сразу же вспомнил, как его недавно чуть не сбила машина. Вышло грустно…
В тот день мы втроем шатались по улицам города. Гумбольт тогда посмотрел на рекламу выступления народного кандидата перед министрами и сказал, посмотрев на нас:
– Безопасность – это когда за нас говорят?
Я хотел ему ответить, но тут же раздался жуткий грохот и крик моего товарища:
– Мать-его-чтоб-его!
Я обернулся. Товарищ упал мне под ноги, мимо по тротуару пролетела легковая машина, задев несколько припаркованных иномарок.
– Аааааааа! – раздался женский крик: машина сбила девушку.
Звук разбитого стекла – влетела и заехала бампером в витрину магазина.
Мы замерли, только мой товарищ без остановки матерился, вставая и держась за ушибленную ногу. Из машины сразу же выскочило несколько мужчин в костюмах. Они посмотрели на девушку, которая лежала без движения.
– Дерьмо… – сказал, видимо, главный из них, пошатываясь.
Потом он оперся на плечо своего спутника:
– Извини, это дерьмо мне в голову ударило. Сегодня я явно переборщил.
Вокруг собрались прохожие. Двое мужчин стали разгонять всех:
– Пошли, пошли. Нечего смотреть!
Кто-то стал звонить в полицию и скорую. У него грубо отобрали телефон с криком:
– Мы сами.
– Эй, верни!
Началась драка.
– Ух, я сейчас ему… – сказал мой товарищ, но Гумбольт остановил его, взяв за руку.
– Идём отсюда.
– Чёрта с два!
– Идем, мать твою! – Гумбольт схватил его в охапку и потащил назад. – Мы ничего не сделаем!
Мой товарищ пытался сопротивляться, но они были явно в разных весовых категориях. Перед тем, как отступить вместе с ними, я бросил последний взгляд на место аварии. Телохранители достали пистолеты и начали ими угрожать. Люди немного отступились. Девушка до сих пор не пошевелилась. Госслужащий, еле стоявший на ногах, теперь, видимо, сидел в машине.
–– Пусти меня!
– И что? Что?! – Гумбольт стал трясти его за плечи. – Даже если ты что-то сделаешь, то сам пропадешь. У них неприкосновенность!
Мой товарищ не выдержал напора и упал на тротуар, ударившись спиной об фонарный столб. Гумбольт упал рядом с ним. Отдышался и сел рядом:
– Сколько дел было за один только этот год, когда эти «царьки» сбивали людей. Каждый раз дело закрывали. Это… Это бесполезно.
Мой товарищ сглотнул, смотря на место аварии.
– Суки…
Я подошёл к ним.
– Она жива? – спросил меня он.
Я развел руками.
Он стукнул кулаком по бордюру,
Осознавая своё бессилие.
Суки…
Суки…
Сжал зубы и зажмурился.
Гумбольт с сожалением смотрел на него.
Потом узнали, что девушка выжила, но восстанавливалась больше года. Естественно, не получив от «царька» компенсации. Правоохранители, увы, так и не смогли найти веских причин возбуждать дело.
…По пути в редакцию Гумбольт сделал крюк, чтобы заглянуть к своей знакомой девочке-попрошайке лет тринадцати. В это время она всегда была на скамейке около канала.
– Привет, Дейзи.
Гумбольт подошёл к лавке, на которой сидела она.
– Привет, здоровяк. Чем маешься?
– Держи, – он сунул ей в руку купюру.
– Спасибо, – бумажка быстро исчезла в одном из карманов её жилетки. – Что хмурый такой?
– Сейчас слышал, как люди новый закон обсуждают про смертную казнь. Страшно, они совсем не представляют последствий этого…
– Да ладно. Что от нас-то зависит? Мне точно всё равно. Всем же на меня всё равно.
– Вот поэтому всё так и происходит.
– Как?
– Печально.
– С чего ты взял, что печально? Я вот веселая какая, стараюсь не унывать. И тебе советую. Косички себе заплети. Ну, искусственные, у тебя волосы слишком короткие для этого.
– Думаешь, поможет?
– А то, – она взялась за свои короткие косы. – А то выглядишь как подстреленный.
– И такое было… – вздохнул Гумбольт.
– Правда? Тогда, должно быть, тебе бывает больно.
– Почему?
–– Ну, вспоминаешь это периодически. Осадок-то остался. Вот и болит у тебя в воспоминаниях.
– А у тебя есть такая боль?
– Не, в меня же не стреляли!
– Я про боль в воспоминаниях.
– Хм… А тебе зачем? Слушай, и чего ты приходишь сюда каждый раз? Что ты хочешь от меня?
– Да не знаю… – искренне ответил Гумбольт. – Ничего конкретного нет.
– Значит, помочь хочешь. Ммм… Рыцарь благородный.
– Не язви. Как будто ты меня не ждешь каждый раз.
– Да-да, а потом расстраиваюсь, что ты не пришёл. Не надо делать из меня шаблонного персонажа очередной истории про несчастное детство.
– Да я не делаю…
– Молчи, – после недолгой паузы она добавила: – Но всё же спасибо.
Гумбольт молча кивнул головой.
– Так зачем тебе знать про мою боль?
– Наверное, чтобы понять тебя.
Она закрыла рот рукой, напряженно думая. Гумбольт смотрел на проплывающие по каналу корабли с туристами.
– Вот, вспомнила. Был у нас один мальчик, дурной. Умственно отсталый, что-то такое. Над ним все смеялись, били его, издевались. Я не делала этого, ничего не делала, не причиняла ему зла. Но мне так стыдно. Я не могла его защитить от всех. Но всё равно стыдно. Он умер прошлой весной. Теперь я точно ничего не могу сделать для него. И так всегда.
– Что всегда?
– Они уходят, и мы ничего не можем сделать. Остается только то, что мы сделали с ними при жизни.
Для своих тринадцати лет она встречалась со смертью слишком часто.
– Люди даже не представляют, скольких похоронили своими язвительными словами и унижением других. Жизни скольких они сломали, нещадно преследуя их, чтобы вдоволь поиздеваться.
– Но это всё в прошлом. Ему же сейчас хорошо, да?
Гумбольт ответил не сразу:
– Я не знаю. Быть может, последнее, что он видел, и было для него последним.
– А зачем тогда всё?
– Что?
Она развела руками в стороны:
– Это.
– Я…
– Не знаешь. Никто не знает. От того и легче живется. Я не против такого, – она снова улыбнулась. – Легче думать, что всё будет хорошо. И всё будет хорошо.
Она смотрела на него своими голубыми глазами и хлопала большими ресницами. Гумбольт слабо улыбнулся:
– Наверное.
– Ну, и ладушки, – она встала и пошла и по мостовой. – Чао!
– Постой, а как тебя зовут на самом деле?
– Тебе всё равно, – махнула она рукой.
«Хорошая девочка Дейзи», – подумал Гумбольт.
Дождь перестал лить. В моем сердце били барабаны. А голова качалась в такт шагам. Жизнь набирала обороты. Огромный и грязный дирижабль пролетел над нашими головами, и мы с радостью показали ему фак, громко и злорадно смеясь. Ты отрицаешь небеса – что ещё может вдохновить сильнее, чем это? Человек венец творения. Так и черт с ним. Слишком все дефектно вышло.