Рыжая чепура поднимает голову. Блестят на солнце ее оранжево-желтые глаза. Она смотрит вверх.
Над лиманом, широко распластав ослепительные, почти двухметровые крылья, летит красавица белая цапля. А над ней в высоком синем небе парит ястреб.
В камышах раздается шорох. Он все ближе, ближе. Уже слышно прерывистое дыхание. Чепура взмахивает черными крыльями и улетает.
К воде подходят двое ребят — племянник Карпова и двенадцатилетняя Галя в голубом, выцветшем на солнце платье, с красными монистами на загорелой шее.
Ребята нерешительно останавливаются. Вокруг стеной, выше человеческого роста, стоят камыши.
— Что нового, племяшка?
Из камышей неожиданно появляется Карпов.
— Беда, дядя! Беда!
— А ты толком говори. Что за беда?
— В хутора нагнали полицейских видимо-невидимо. Приехали на машинах немецкие автоматчики. Их главный позвал к себе дядю Максима. Долго говорили. Потом вышли из хутора и смотрели сюда, на лиманы. И опять говорили. А что говорили, мы не разобрали. Чуть подойдем — сейчас же гонят. Немец даже револьвер показал…
— Ну, какая же беда?
— Да как же не беда? Дядя Максим здесь каждую камышинку знает. Приведет он проклятых, и перебьют они вас…
— Значит, в гости к нам собрались, — медленно говорит Карпов. — Что ж, будем принимать дорогих гостей. Стол им накроем. Пить-есть дадим. А вы не тревожьтесь. Спасибо, что пришли. Бегите обратно и скажите ребятам, чтобы во все глаза смотрели. Чуть что — опять к нам.
На рассвете, когда над степью уже плывут розовые облака, залитые солнцем, а над водой еще висят клочья утреннего тумана, в камыши широкой дугой входят немцы и полицейские.
Впереди шагает полицейский Максим — ражий мужик с черной окладистой бородой. Он ведет немцев к тому заветному островку, где укрепились партизаны. Он хорошо знает этот островок: несколько дней назад он ужом прополз по камышам и видел, как в шалаш на острове входили люди с карабинами.
Максим ведет немцев так, чтобы отрезать партизанам все тропинки для отступления. Он хочет взять этот остров в клещи.
Немцы идут по камышам, таща за собой легкие лодки. Хлюпает вода под ногами. Шуршит сухой камыш. И лиманы оживают.
Один за другим поднимаются гуси. «Летят белые цапли, рыжие чепуры, кряквы. Последней поднимается выпь.
Заслышав людей, она садится и, вытянув туловище, шею, голову и клюв в одну линию, становится похожей на отмерший пучок камыша. Но люди подходят все ближе и ближе, и выпь поднимается. Она летит мягким, бесшумным полетом, все время взмахивая крыльями. Отлетев далеко в сторону, опускается до самых верхушек камышей, внезапно складывает крылья и камнем падает вниз. И над камышами проносится ее тревожный крик, похожий на карканье.
Немцы подходят к острову. Их отделяет от него лишь узкая полоска воды. Берега густо заросли камышом. Только в одном месте желтеет песчаная отмель. Они решают разделиться на две группы: первая высадится на отмели, вторая обогнет остров.
Немцы спускают на воду лодки. Первая группа осторожно, держа автоматы наготове, выходит на песок.
Остров молчит.
Страшно итти в глубь острова: пугает тишина и тревожные крики выпи в камышах. Но надо итти. И группа автоматчиков, низко пригибаясь к земле, крадется дальше. С ними — предатель Максим.
За бугорком вырастает шалаш. Немцы ложатся и ждут. Они лежат десять, пятнадцать, двадцать минут — никого. Только выпь все кричит и кричит в камышах.
Первым поднимается ефрейтор, здоровый детина с «Железным крестом» на груди.
Осторожно отодвинув сплетенную из камыша дверь, он входит в шалаш.
Шалаш пуст. Но совсем недавно здесь были люди: на столе лежат нарезанные помидоры, куски сала, хлеб и стоит бутылка из-под водки; она наполовину пуста.
Ефрейтор берет бутылку, нюхает, весело ухмыляется и, задрав голову, пьет прямо из горлышка.
В шалаш входят Максим с автоматчиком. Немец с грустью смотрит на ефрейтора: этот детина может вылакать бочку и ничего ему не оставить.
И вдруг под лавкой он видит плетеную корзину. Из корзины заманчиво торчат красные сургучные головки водочных бутылок.
Автоматчик нагибается.
— Брось! — кричит Максим.
Поздно. Немец вытаскивает корзину — и страшный взрыв гремит над лиманом. Он сметает шалаш, рвет на части ефрейтора, Максима, автоматчика.
Одновременно взлетает на воздух песчаная отмель, где пристали немецкие лодки. И, как эхо, гремят взрывы на другом конце острова: это взорвалась на минах вторая группа фашистов, которая пошла в обход острова.
Уцелевшие немцы мечутся по берегу. Они бросаются к лодкам. Но камыши ожили. Оттуда летят гранаты и бьют карабины.
Ни один немец не уходит живым с острова.
И снова тишина стоит над лиманом. Даже выпь не кричит: испугалась грохота мин и улетела далеко-далеко. Только у самого берега серебрится поверхность воды: это всплыла оглушенная взрывом рыба.
РУССКИЙ СОЛДАТ
Немцев разбили под Сталинградом. Их бьют на Кубани. Уже взята минераловодческая Группа. Но фашисты попрежнему рвутся к Черному морю, прижимая нас к горам.
Мы ведем бой на подступах к нашей «фактории» под Крепостной. Кажется, земля и воздух до предела наполнены грохотом разрывов, треском пулеметов, стоном мин. Наши стрелки едва успевают перезаряжать автоматы. Но из кустов, из-за камней, из-за пригорков появляются все новые и новые колонны немцев.
И вдруг с правого фланга раздаются частые автоматные очереди и громкое, могучее «ура».
Я бросаюсь туда — и не верю глазам: рассыпавшись цепью, идут в атаку красноармейцы.
Откуда? Как здесь, в нашей глуши, на подступах к Крепостной, в разгар жестокого боя появились красноармейцы?
Они идут, цепь за цепью, шеренга за шеренгой, — серые шинели, звезды на шапках, штыки наперевес.
За громадным камнем, поросшим зеленоватым мхом, боец перевязывает рану.
— Откуда, товарищ?
Боец молча кивает головой на юг.
Там, закрытые серыми рваными тучами, стоят снеговые вершины Кавказа.
Нет, оттуда они не могли притти: там нет прохода.
Боец кончил перевязку. Он берет винтовку и деловито спрашивает:
— Отец, Краснодар близко?
Я не успеваю ответить. Он бежит догонять своих. А могучее «ура» уже гремит далеко за оврагом…
Откуда бы они ни пришли — в бой! Вместе с ними. Рука об руку, локоть к локтю.
Мы никогда не дрались так, как тогда. И немцы не выдержали удара. Они побежали к вершине горы Ламбина, где за тремя рядами дзотов, за пятиярусным переплетом колючей проволоки стоят их основные силы.
Немецкие наблюдатели видят свои бегущие части. Они видят красноармейцев, неведомо откуда пришедших сюда, в предгорья Кавказского хребта.
В панике немцы закрывают проходы в колючей проволоке. Орудия с горы Ламбина открывают заградительный огонь. Перед отступающими вырастает огненная стена. Немецкое командование жертвует своими солдатами, только бы на их плечах не ворвались на верщину эти внезапно появившиеся, эти страшные красноармейские цепи.
Немцы в ужасе мечутся в кольце. Мы рвем их боевые порядки. Бойцы орудуют штыком, прикладом, саперной лопаткой. Наши выхватывают ножи.
Небольшая группа уцелевших фрицев, бросив оружие, поднимает руки…
Вечером я присутствую при допросе пленного офицера, командира немецкой горно-егерской части. Он машинально отвечает на вопросы: его мучает какая-то неотвязная мысль.
— Скажите, господин лейтенант, — неожиданно спрашивает немец, — откуда вы пришли?
— Оттуда, — улыбается лейтенант и, как тот раненый боец у камня, показывает на юг.
— Не может быть! Мне хорошо известна эта часть хребта: по его козьим тропам не пройдет даже горная лошадь.
— А мы все-таки прошли.
— Нет, нет. Люди там не могли пройти… Это мертвецы встали из могил, — с каким-то суеверным ужасом шепчет немец…
* * *
Батальон шел через горы несколько дней. Бойцы карабкались на кручи, в кровь разбивали ноги. Последние два дня ничего не ели. Но они все-таки перевалили через горы и с хода бросились в штыки.
Это мог сделать только русский солдат.
МОСТЫ ВЗЛЕТАЮТ НА ВОЗДУХ
С гор спускается батальон за батальоном.
Истомленные страшным переходом через горные кручи, бойцы с хода идут в наступление. И снова я слышу один и тот же вопрос: