Геня не стал долго раздумывать и пристроился к хвосту колонны.
Через несколько минут его опытный слух уловил перебои в моторе одной из фашистских машин.
Машина остановилась. Колонна продолжала двигаться и скоро исчезла за поворотом.
— Приготовь гранаты, — шепнул Павлик.
У испорченной машины возились два фашиста. В кузове лежали какие-то бочки.
— Горючее! — обрадовался Геня.
— Тот, что справа, — мой, — шопотом ответил Павлик. — А ты займись левым: он потоньше…
— Ну, что у вас? — спросил Геня, подходя к машине.
Но, очевидно, от волнения он допустил какую-то грубую ошибку в немецком языке. А может быть, фашистам показался слишком подозрительным русский акцент. Во всяком случае, один из фашистов потянулся было к автомату.
Геня наотмашь ударил его по голове «лимонкой» без запала. То же проделал со вторым немцам Павлик. Оба фашиста упали замертво.
Когда на следующий день я пришел в лагерь, Ельников возмущенно доложил мне, что Гени до сих пор нет и что мальчики, очевидно, катаются, забыв о необходимости экономить горючее, которое у нас на исходе.
Примерно через час раздался знакомый гудок Гениной машины. Мы с Ельниковым вышли навстречу.
Первым ко мне подошел Павлик и протянул расписку в том, что пленный немецкий обер-фельдфебель доставлен по назначению.
Геня, стараясь сдержать улыбку, официально доложил;
— Машина опробована — она в полном порядке. По дороге случайно нашли горючее. Его хватит нам по крайней мере на год… Прикажете разгружать?..
«АФРИКАНСКИЕ ФАКТОРИИ»
Наша лесная жизнь окончательно наладилась. Кроме лагеря, мы в тылу у немцев организовали две «фактории» — стоянки: на Планческой и в хуторе Красном под Крепостной.
О них стоит рассказать подробно.
Дело в том, что итти без передышки из лагеря до места операции слишком утомительно. Поэтому мы оборудовали несколько промежуточных баз, или стоянок; здесь партизаны могут передохнуть, поесть, поспать, набраться сил.
Эти базы-стоянки в шутку назывались у нас «африканскими факториями».
Первая «фактория» раскинулась за рекой Афипс, у Планческой Щели. Комендант ее — инженер Николай Николаевич Слащев. У него большое хозяйство.
Начать с того, что у Николая Николаевича отдельное стадо. Сберечь его, когда вокруг шныряют немецкие диверсанты, совсем не просто.
Затем у Слащеву большая сапожная мастерская. В ней не только производится ремонт обуви, но и шьются новые сапоги. И не только для нас, но и для соседних партизанских отрядов. Соседи приходят к нам на Планческую, точно в «Коопремонт»:
— Почините и нам, пожалуйста, ботинки!
Главным сапожником работает у Слащева бывший директор маргаринового завода в Краснодаре Яков Ильич Бибиков.
Пекарня Слащева снабжает нас хлебом. На его же обязанности лежит ремонт нашего транспорта и ковка лошадей. За шорника у него Александр Дмитриевич Куц, бывший инструментальщик на комбинате, а за коваля — инженер Павел Павлович Недрига.
Кроме всего этого, у Слащева минная мастерская; так же как и сапожная, она обслуживает и нас и соседей.
Одно время эта мастерская доставляла Николаю Николаевичу много забот: он никак не мог достать тонкой стальной проволоки для мин. Слащев ходил злой и мрачный.
Однажды, в один из моих визитов на Планческую, Слащев встретил меня веселый и возбужденный:
— Батя, у меня мыслишка одна возникла. Мы, кажется, скоро раздобудем эту проклятую проволоку. Причем не какую-нибудь, а первосортную и в любом количестве. Но это пока секрет: мой план может и не удаться.
Через несколько дней Николай Николаевич прислал мне записку:
Батя! В двух километрах от Планческой открыл запасную кладовую материалов для мастерских факторий. В кладовой имеется достаточный запас тонкой стальной проволоки для мин. Качество вполне удовлетворительное.
Оказывается, кладовая появилась не совсем обычно.
Николай Николаевич организовал охоту за немецкими самолетами, часто навещавшими Планческую. Ему повезло: немецкий разведчик был сбит ружейным огнем и упал недалеко от «фактории». Он-то и стал кладовой Слащева; время от времени к самолету приходили наши инженеры и снимали нужные им части.
Свое большое и разнообразное хозяйство Николай Николаевич ведет безукоризненно. Он сам мастер на все руки: он может заменить любого и в сапожной и в минной мастерской. И однажды, когда неожиданно выяснилось, что стряпуха заболела, он сам приготовил обед, да такой, что все долго ломали голову: какой же сегодня праздник?
«Фактория» работает, как часовой механизм, несмотря на то что вокруг немцы, что по меньшей мере три раза в неделю ее навещают фашистские самолеты и сплошь и рядом Николаю Николаевичу приходится вылавливать в окрестностях «фактории» вражеских диверсантов.
Каждый вечер, когда все жители нашей «фактории» собираются на ужин, Николай Николаевич сообщает им свои «последние известия»: это распределение нарядов и ночных постов и караулов.
Не раз я слушал эти «последние известия». Николай Николаевич не освобождал от ночного караула не только бойцов нашего отряда, мимоходом заглянувших на Планческую, но и гостей — партизан соседних отрядов, пришедших по делам в нашу «факторию». Никаких споров и пререканий не бывало. Все хорошо знали, что слово коменданта — закон.
Вторая «фактория» оборудована в хуторе Красном, под станицей Крепостной. В самом хуторе немцев нет. Но от хутора до населенных пунктов, в которых находятся немцы, рукой подать.
Эта «фактория» самая опасная. Партизаны там спят не раздеваясь. По ночам «факторию» охраняет усиленный караул. Да и днем народ настороже.
Комендантом здесь инженер Сафронов Владимир Николаевич. Он наладил выделку кожи, шьет полушубки, шапки, пробует даже валенки валять. Он же достает сено, овес, овощи и фрукты, правда большей частью дикие. У него иногда изготовляются корпуса для мин. Здесь же склад тола.
На этой «фактории» мы проводим окончательную подготовку к диверсиям, довооружаемся взрывчаткой и патронами, запасаемся продуктами, особенно если выходим из лагеря пешком.
Здесь партизаны отдыхают после операции. И здесь же Елена Ивановна устроила настоящий лазарет, слава о котором уже гремит далеко по округе.
Жизнь на наших «факториях» хлопотливая и беспокойная. Нередко на подступах к ним разгораются горячие схватки. В особенности достается «фактории» на хуторе Красном. Даже самые закаленные партизаны стараются не засиживаться в гостях у Владимира Николаевича Сафронова.
Но Евгений не может отказаться от «факторий» — они нужны нам, как воздух. И он часто повторяет:
— Нет, до тех пор, пока нас силой не вышибут из наших факторий, я буду беречь их, как зеницу ока.
КРЕСТ ИЗ ЗАПОРОЖСКОЙ СЕЧИ
Евгений блестяще наладил агентурную разведку. Теперь действительно в каждом хуторе, в каждой станице у нас друзья. Это главным образом подростки. А недавно Евгений вернулся из разведки и положил передо мной старый массивный крест. Серебро потускнело, и на перекладине отчетливо видна круглая вмятина, будто пуля на излете смяла серебро.
— Ну, папа, могу тебя поздравить: наших друзей прибывает. Вчера в Смоленской окликнул меня старый дед, седой как лунь, борода по пояс. Ввел меня в хату, снял с иконы этот крест и протянул мне:
«Знаю, парень, неверующий ты. Но слышал — крепко бьешься за свободу, за счастье, за волю казацкую, как бились деды наши в Запорожской Сечи. Бери, не брезгуй. Из Сечи пришел он на Кубань, добрые казаки ходили с ним в бой, и тот, кто нес его на груди, никогда не срамил в бою родной Кубани! Бери крест и помни, крепко помни, парень: если больше жизни, крепче отца с матерью, жарче зазнобы своей любишь ты волю, народ свой, землю свою родную, — сохранит этот крест тебя от измены, предательства, позорного плена. Бери — знаю, кому даю».
Я взял, папа: грех обидеть такого старика… Но это доверие обязывает. Мы уже достаточно сильны, пора переходить на железную дорогу — рвать поезда. Правда, мы могли бы и сейчас в любой момент взорвать поезд «веревочкой», как рвал Валентин в Белоруссии, но я мечтаю, чтобы у нас на Кубани первый фашистский поезд взлетел на, партизанской, совершенной, автоматической мине. А устройство этой мины нам никак не дается. Но мы ее все-таки смастерим и будем рвать поезда…