За ночь отмахали свыше тридцати километров по прямой. Тоня молодец, местность действительно знает. Вела нас по полевым дорожкам, обходила селения, находила брод через речушки.
Днёвку выбрали в заросшем овраге. Впереди была река Тетерев, первая большая река на нашем пути. Речкам и речушкам мы потеряли счет. Двое-трое снимали сапоги и переходили на другой берег, там обувались и осматривались кругом, только после этого переправлялись остальные.
Проводника Тоню оставили дневать с нами. Вначале она обиделась за проявленное недоверие, так оно и было. Незнакомых проводников всегда отпускали вечером, перед своим уходом с места днёвки, когда наши пути расходились в разные стороны.
Отдежурили с Иосифом свою обычную первую смену, но всё равно не спится. Антон похрапывает, тогда толкаю его в бок. На фронте в разведку храпунов не брали.
Клава и Тоня тоже не спят. Шепчутся.
– Что делать, если тебе на улице идёт навстречу немец, просто пройти мимо или улыбнуться, поздороваться? – спрашивает Клава.
Тоня что-то отвечает. Меня это не интересует, у нас только один разговор с фрицами, как сказал поэт:
«сколько раз увидишь его,
столько раз его и убей!»
Клава умница, использовала возможность поговорить с человеком, сталкивающимся с врагами. Она напоминает мне Людмилу, дорогую школьную подружку мою. Такие же каштановые волосы, коротко стриженные, ямочка на щёчке и нежная, милая стеснительная улыбка.
Если бы не эти проклятые фашисты… Пройтись вечерком по тихому Арбату, посидеть во вновь открытом кафе напротив театра Вахтангова, посмотреть «Принцессу Турандот», но у нас другая участь – война и «где-то в лесах и болотах, в руках с боевым автоматом, молодость наша прошла…»
Пора объявлять подъем, солнце подошло к горизонту. Можно отпустить проводника Тоню. Она грустно уходит назад, домой. Степан не уговорил меня взять её в отряд. Ребята смеются, глядя на его вытянувшееся скорбное лицо.
Очередной инструктаж, как переходить грунтовую дорогу задом наперёд, чтобы запутать следу. Человек, идущий спокойно, делает упор на пятки, а носком немного загребает за собой.
– Не загребайте пяткой, делайте шаги покороче и выше подымайте ноги, тогда никто не поймёт, что шли пятками вперед. Когда идём вдоль дороги, идите рядом по тропке – она твёрже, и на ней не остаётся следов.
С переправой задержались до полуночи. В селе по соседству шла какая-то гульба. Реку Тетерев перешли по доскам, положенным на обгоревшие сваи. Перешли удачно: никто не испугался. Антон, на всякий случай, скинул за собой все доски.
Рассвет застал нас на луговой дороге у реки. Лес виднелся совсем рядом, но перед ним торчал болотистый луг, который, как мы ни пытались, перейти не могли. Мы тащились, увязая в раскисшей дороге. Пот лил в три ручья. Мы очень торопились, но ноги с трудом вылезали из грязи. Каждый шаг стоил десяти. Кони давно бы пристали, а мы без остановок шли и шли.
Солнце уже всходило над лесом. Белыми кубиками засияли мазанки на другом высоком берегу реки. Плотной пеленой стелился утренний туман. Над ним плыли наши головы, как кочаны капусты. Мы спешили к лесу пока не рассеялся туман. Ходьба по трясине напоминала игру, в которой участников сажают ногами в мешок, завязывают его на поясе и начинают «скачки». У нас происходило нечто похожее.
Наконец дорога поворачивает в сторону от реки. Мы поднимаемся на пригорок и, не снимая вещмешков, валимся на землю. Какое блаженство лежать на сухой траве и смотреть сквозь ветки деревьев на проплывающие облака.
Возвращается ходивший в разведку Павел:
– Впереди метрах в ста, наезженная автомобилями дорога, надо пересечь её, пока не началось движение. Николай остался там наблюдать.
Дорогу пересекаем след в след. Антон задерживается. Днём мы перебрасываемся короткими фразами, чего не допускаем ночью.
– Ты что там колдуешь? – оглядывается Иосиф.
– Посыпаю следы табаком, чтобы овчарки не порвали твои штаны, – откликается Антон.
Углубляемся подальше от шоссейки в лес и останавливаемся на большой привал. Все очень устали после болота. Раскладываем на траве для просушки портянки. Волка ноги кормят, нам они нужны еще больше.
ежу закрыв глаза, сна нет. Лёгкие шаги Клавы.
– Марат, ты спишь? – тихо спрашивает она.
– Сплю…
– Нет не спишь, почему вы мне не доверяете?
Это что-то новое. Клава иногда ставит нас в тупик своей «железной» логикой.
– Меня ни разу не назначили на пост! Кроме своего маленького узелка я ничего не несу: я вижу, с каким трудом вы поднимаете на плечи свои мешки. Я иду в середине, меня все опекают! А ночью, на болоте, Петрович отобрал даже рацию и несёт сам.
– Стоп, стоп, – прерываю я её вовремя, – рацию взял Петрович, он твой начальник и поступает, как находит нужным. А на посту стоять тебе нельзя – ты несовершеннолетняя! – травлю я напропалую, может поверит.
Клава удивленно смотрит своими красивыми глазами, она обескуражена. Готовые скатиться с её глаз капельки просыхают.
– Марат, можно я лягу к тебе? – она своими неожиданными предложениями может загнать в тупик любого, – мне холодно, у меня только лёгкое пальтишко. Видишь, все спинами жмутся друг к другу – и им теплее. Я, наверное, краснею.
Осторожно оглядываюсь на дремлющих рядом Степана и Иосифа, если они неверно поймут эту просьбу замерзающего человечка, то не дадут мне житья своим острословием.
– Клава дело говорит, – поднимает голову Антон, – сентябрит здорово, по утрам иней, это только ты можешь спать на снегу, а ей холодно.
– Ты не бойся, – ободрённая словами Антона торопится Клава, – я тихонечко сплю, не храплю, как Антон.
Что мне оставалось ответить этой девушке, которая обещала не храпеть?
Ночью из-за болота прошли только половину намеченного пути. По этому большому сосновому лесу, где мы отдыхаем, можно идти и днём. Показываю, как лучше идти с теневой стороны деревьев, не отсвечивать на солнце; пересекать по опушке поляну, не наступать на сучки. Всё было бы гораздо проще, если бы в юности все прочитали Майн Рида, Фенимора Купера или Луи Буссенара.
По карте до железной дороги остаётся меньше километра. Ещё светло. Можно сходить на железку, понаблюдать движение патрулей. Время у нас есть. Доносится тонкий протяжный свисток.
– Что это? – прислушивается Николай, – свисток судьи? Немцы в футбол играют?
– Это паровоз, – поясняет Павел, – у фрицев вместо гудка воткнут свисток.
С Антоном уходим посмотреть на железку. Странно, лес подступает почти вплотную к выемке железной дороги. В белорусских лесах по обеим сторонам дороги вырублены деревья на двести-триста метров.
Через кусты видим, как взад и вперёд проходят патрули. В бинокль рассматриваю бункер с щелью для пулемёта. Недалеко от наших кустов парные патрули встречаются, закуривают и расходятся в разные стороны.
Антон шепчет:
– Здесь, где они встречаются, хорошо переходить дорогу, когда они повернутся друг к другу спинами. Между ними и проскользнуть. Собак не видно.
Стемнело. Вступили в свои права ночные порядки. По-тихому идём к железной дороге. Чувства у всех обострены. Обходим сломанное дерево. Остаётся до дороги метров сто.
Вдруг над головой раздаётся леденящий душу крик. Невольно все бросаемся на землю. Подползает Антон.
– Командир, не теряй времени, пошли дальше. Это птица кричала.
– А я думал медведь заорал. Кто там закурил? Чуешь дым. За это голову надо оторвать.
– Командир, это не наши, это чужие, – отзывается Антон, – табак лёгкий, не махорочный. И тянет слева, днём просеку там заметил.
Доносится приглушенный разговор. Очевидно немецкая засада или пост. Поднимаемся и отходим в сторону. Хорошо, что мы идём по азимуту, а не по просекам.
У железки Николай принимает немного влево, а Иосиф вправо с гранатами наготове. Если вынырнут патрули, они их оглушат и ослепят гранатами. Фрицы не поймут, в какую сторону мы побежали.
Но всё проходит спокойно. Дожидаемся очередного состава, и не успевает исчезнуть в ночи последний вагон, как мы все разом, цепью, переходим на другую сторону дороги.
Когда пойдём обратно, в этом месте удобно будет поставить мину и сделать фрицам карусель из вагонов. Небольшой виадук закупорит движение в обе стороны минимум на сутки. Хотя фрицы здорово насобачились разбирать завалы из вагонов.
Всю ночь идём лесом. Тишина ничем не нарушается. Опять попадаются мелкие речушки и канавы. В одной из них делаем большой привал с перекуром. От железки ушли далеко.