Только черно-белому эта присказка не льстила, тот глянул искоса, еле заметно качнул головой, и Рони ухватил возможность за хвост:
– И чего теперь выползли? Впервые за декаду работать пришлось?
– Птичка про вас напела, – голос у кабана резко подслащенный, противнее удара в челюсть.
Рони ухмыльнулся. Даже посмеялся, не успев себя остановить. Случайно хрюкнул разбитым носом.
– Воробьи не поют, – прогнусавил он через застывшую корку в ноздрях.
– О! Ну надо же, – оглянулся на Виктора кабан, осклабившись. – Просвети меня, малек, почему нет?
– Они чирикают.
У кабана, казалось, вот-вот порвется на шее невидимая цепь социальных приличий. И Рони останется не только с разбитым носом и колочеными ребрами, но без глаза и нижней челюсти. В таком-то виде его и поведут на эшафот, руку отнимать?
Рони сглотнул. Веселье ушло так же стремительно, как ощущения в его перетянутых руках.
– Все, завязали с пустым трепом, – черно-белый коршун явно боролся с сонливостью. Казалось – вот-вот раззявит пасть в диком зевке и разложится на ночевку, прямо под портретом Йельса. – Продали вас мне, и дело с концом.
Ему, значит? Что, на оснастку денег хватило, на сапоги с тиснением – и достаточно для аристократа? Да они все увешаны вычурным тряпьем, как алтарь позолотой. Или теперь и воробьи в цене упали, пока Рони по крышам летал?
– Кто? – упрямо буркнул Рони, потягивая время. Пора бы разозлиться еще больше, чтобы не уснуть.
Но получилось не у него. Кабан от злости вскочил со стула и зашагал вдоль комнаты, руки за спиной сложив. Виктор чувства союзников ни во что не ставил:
– Харви. Раскосый такой, из центра Сан-Дениж, – Виктор приложил кулак к нижней части лица, но сдержался – не зевнул, только зажмурился. И продолжил тем же ровным наглым тоном: – Занятный малый, одевается под переселенца, а сам с серебра обедает в подвале.
Рони поджал губы. Точнее их наводчика и не описать. А ведь столько лет – ни единой проволочки, ниточки, полунамека… Чистый и надежный, и кому какое дело, из чего у него вилки отлиты. Нет, ну у какого языка не будет денег на излишества? Да и ежели нет излишеств, то плохой, получается, работник в своей стезе. А больше подумать и не на кого. Не на своих же из стаи пенять.
Сдал их, значит, подлец. Просто так, считай, за милую душу. Хоть денег получил, бородавка немытая? Рони сжал занемевшие кулаки, и губы сами надулись в почти ребяческой, наивной обиде. Кабан разгорелся азартом, навернув второй круг:
– Что, скажешь, не слыхал, как у вас желторотых сдают?
– Я ни хрена не новенький, – выплюнул Рони, гордо отвернувшись. Не потому, что стоило ответить долбаным коршунам, а потому что молчать об этом было невозможно.
– Знаю, – кивнул тот, что накормил его землей и почти вытер им ноги. – Я проверил.
Рони хмурился, чтобы выглядеть солиднее. Каким-то врожденным чутьем клана Рьяных, он понял. Эти самодовольные искры в почти черных глазах – его гоняли не просто так. Схватили бы раньше, да и подстрелить могли.
Хуже коршуна, стреляющего в спину, только коршун, имеющий какие-то виды на воробья.
Свинорылый почти пропел:
– Только дельца твоего, увы, не меняет сей факт.
«Факт, ну надо же, – с ненавистью ядовитой жабы покосился на него Рони, – такое словечко только в газете и писать, бумагу попортив». С претензией на образование, значит. А кабан не унимался:
– Что там у нас, нападение на лицо при исполнении, кража со взломом? Хищение в особо крупных…
– За пустую шкатулку?! – Рони в жизни так громко не возмущался.
«Если надо коршунам, тебе и кражу бронзовой статуи графа-основателя припишут», – кривилась Жанет, вспоминая о своем своднике. Закончил он в нищете и среди стоков, лишенный рук: правую по локоть отняли, на левой два пальца оставили – ни рубаху в штаны не заправить, ни петлю собрать.
– Пустая, говоришь? – мерзко ощерился жирный недокоршун. – А кто ж ее пустой сделал? У нас за такое одной рукой не отделаешься.
Скотина. Хоть бы ногу сломал. Под крышу провалился. Кости твои чтобы собирали всей ночлежкой…
– Еще и голову твою, поди, обокрали, – огрызнулся Рони в который раз.
А Виктор этот, главный из негодяев, и не думал спать или отчаливать. Осмотрел с макушки до носков замызганных ботинок, прицениваясь. Что-то взвешивал у себя в голове, подозрительно притих. А потом сказал как отрезал:
– У меня есть для тебя задача. Справишься – и друзей твоих помилуют, и тебя не тронут.
Рони обомлел, даже передумал кабана принижать. Задача – это получше, чем десять лет отработки или прочий надменный гуманизм с укорачиванием рук. Только вот свою радость с потрохами выдать – придурь позорная. Надо торговаться до последнего. Юлить, разведывать:
– Это что, взятка?
Коршуны переглянулись, и жирный загоготал, высморкавшись в старый платок.
– Взятку бы я с тебя требовал, загнав в подворотню, тайком, – Виктор вздохнул, размяв шею. – Один на один, без лишних глаз. Да и что с воробьев брать – на вылазку пустыми ходят.
Очень не понравилась воробью эта присказка. Знал коршун немало – тоже Харви слил? Что же это за приезжий такой, что сразу о порядках врага узнает, да за несколько дней? Или недель – поди, разбери, когда в город прибыл.
– Значит, не взятка.
– Хуже. Это коллаборационизм. Слово такое слышал?
Рони пропустил колкость мимо ушей. Перед глазами всплыли заголовки газет. Про предательство штата, сговор с врагами народа и прочие грехи, откупиться от которых не представлялось возможным и в лучшем из соборов Распорядителя.
– Слышал. Что сделать-то надо?
Коршуны снова переглянулись. И, кажется, впервые остались во всем друг с другом согласны. Виктор хрустнул пальцами, и при свете Рони заметил клеймо на правой руке – от запястья до костяшек. Что-то знакомое, вспомнить бы…
– Мне нужно поймать городскую легенду, – со странным пренебрежением произнес Виктор.
Сердце пропустило удар, и Рони даже позабыл о боли в затекших конечностях. Неужели? Быть того не может.
– Ну, смелее. Не молчи. Догадался, о ком я?
Губы совсем пересохли, и Рони облизал их. На коже все еще осталась уличная грязь с подсохшей кровью. Рони прочистил горло, чтобы не просипеть, а произнести почти благостно, с вековым уважением:
– Джеки Страйд?
Виктор энергично кивнул. И, потомив комнату в тишине, сам же ее и нарушил:
– Джеки Страйд.
II. Гэтшир, комната без окон
– Значит, легенда. Во плоти. Никак в Гэтшир вернулся? – Рони задрал нос, и от движения заболело все лицо, будто Виктор им раскалывал мостовую. Перекосило его очень правдоподобно. – Что, не так уж хорошо на островах, как сказывают?
– Да ты у нас смекалистый, – неискренне заметил кабан, а Виктор приструнил того жестом. Поднял ладонь, как замахнулся на визгливую собачонку – только злобно замерцали мелкие глаза на жирной харе соседа.
Порадоваться бы или спать лечь, а Рони взвинчен так, что ни того ни другого не предвидится.
– За бугор не поплыву, – решительно покачал головой Рони, хоть и сжалось от этой перспективы все, что могло сжаться пониже груди. – Не откомандируете.
– За бугром свои умельцы есть, себе не льсти, – без зла сказал Виктор и все-таки зевнул. – Берешься за дело?
Рони шмыгнул носом, пожалел себя и болючую голову. Ляпнул, не думая:
– В легенды я не выучен, много не ждите. – Это чистая правда. – Коли соглашусь, сделаю все, что под силу, – а это, как водится, ложь, – но выше облаков никому не прыгнуть.
– Виктор, да малой, никак, отказать тебе удумал? – кабан прихватил спинку стула, навалившись половиной веса. Мебель скрипнула, в любой момент готовая развалиться.
Рони перевел взгляд на черно-белого, где-то под сердцем зашевелилась светлая вера.
– Почему бы и не отказать. Это возможно, – тот повел плечом, будто и не расстроился бы с отказом, да не имел планов на воробья или городские легенды. – Очень даже.
Кабан шмыгнул носом так, будто собирался сплюнуть в сторону. Виктор потянулся за рюкзаком, который скинул по левую руку. Рони усмехнулся, вдохнув свободнее:
– Право выбора даете? Ну и щедрые же…
Из рюкзака вытащили шкатулку, и слова увязли в горле. Резные бока, золотое покрытие, петли для семи замков. Пустые.