Прекратив стрельбу, сержант немного отполз от пулемёта, чтобы с участка, где кустарник был реже, лучше рассмотреть место закончившегося боя. Два немецких мотоцикла, ещё недавно грозным рычанием рвавшие тишину, бессильно застыли у переправы, пробитые пулями. Два оккупанта нашли бесславную смерть на берегу, чужой для них, речушки. Удовлетворённый результатом своей работы и воодушевлённой, той неожиданной лёгкостью, с которой досталась ему первая победа, пулемётчик стал ждать подхода основных подразделений противника. Он не сомневался, что оставшиеся в живых мотоциклисты, вперёд больше не сунуться – теперь их задача предупредить своих о засаде. В суматохе они скорей всего даже не определили, откуда вёлся огонь – слишком уж неожиданным был для них этот бой. Рассудив так, сержант решил пока остаться на прежней огневой позиции. И изготовившись к новой атаке, заменил ленту в пулемёте, – рассчитывая сначала использовать полную, а уж потом добить начатую.
Не прошло и полчаса, как далеко впереди, на противоположном берегу, пулемётчик заметил движение. Снова шум моторов потревожил тишину – на этот раз густой, тяжёлый. Несколько, отчётливо различимых в бинокль грузовиков, съезжая с дороги, жались к посадке, стараясь втиснуться в неплотный ряд крайних деревьев. Чёрными силуэтами, отделяясь от машин, из тентованных кузовов стали выскакивать немцы и, отбегая, растворялись в зарослях. Приняв решение, что самым разумным в сложившихся обстоятельствах будет вести огонь по противнику во время его переправы через уже пристреленный участок брода, сержант стал ждать. Ощущая каким-то звериным чутьем невидимое, но вполне осязаемое перемещение людей в массиве посадки, в зарослях на противоположном берегу реки, пулемётчик шарил въедливым взглядом по местности в надежде предугадать момент начала атаки. Именно сейчас должно было начаться самое главное.
Но время шло, тянулись напряжённые минуты, а немцев ни на дороге, ни у брода видно не было. Машины, заглушив моторы, смазанными пятнами слились с тёмной полосой посадки. Стало опять тихо. И сержант догадался – противник не знает, что противостоит ему здесь всего лишь один боец с пулемётом, и не будет предпринимать переправу без разведки и не рассосредоточившись. Понятно было и то, что, не форсировав реку сходу, немцы начали терять время – самый важный сейчас фактор. А значит, выполнение поставленной задачи идёт по плану и теперь остаётся только одно – как можно дольше задержать противника. И осознавая насколько это важно, веря в свою удачу, сержант твёрдо решил, что сделает всё возможное и невозможное.
Из береговых зарослей выскочила штурмовая группа. Молча, без криков команд, растягиваясь вдоль цепью, немцы бежали по низине к взгорку. Пулемётчик был готов к этому и, в ту же секунду, ударил по ним злыми расчётливыми очередями. И сразу, откуда-то с противоположного берега, прикрывая атакующих, зачастил вражеский пулемёт. Пули впивались в скат взгорка, выбивали комки земли с его гребня, проносились со свистом выше – с каждой очередью всё ближе и ближе к позиции сержанта. А он, стараясь не обращать на это внимания, время от времени поправляя правой рукой ленту, бил и бил по приближающимся к нему фигурам, ловя их в прорезь прицела. Не пробежав и половину пути до взгорка, цепь атакующих залегла. Залегла плохо – почти ровная низина значительных складок рельефа не имела и потому хорошо простреливалась. И пулемётчик, не останавливаясь, слал вниз очередь за очередью по елозившим в поисках укрытия немцам. Стрелял до тех пор, пока не осёкся, выплюнув пустую ленту, переставший биться в руках пулемёт. Сержант знал неизбежность этого момента и тревожно ждал его. Торопливо нервными, излишне суетливыми движениями он принялся заправлять другую, начатую уже, ленту – отчаянно понимая, что нужно как можно скорее снова открыть огонь. И вдруг, будто сговорившись, все немцы из штурмовой группы, – кроме трёх убитых, – вскочили и опрометью бросились назад к реке – в спасительные заросли. «Сдрейфили фрицы!» – злорадным восторгом мелькнуло в сознании пулемётчика – он никак не ожидал такого поворота событий. Да, это была удача – дав дёру, атакующие совершили большую ошибку. Добежав до склона взгорка, они попадали в мёртвое пространство и, хотя могли потерять ещё несколько человек, оставшихся хватило бы справиться с одним бойцом. И сержант, пользуясь случаем, потащил пулемёт на запасную позицию, прихватив коробку с лентой.
Добравшись до позиции и основательно установив пулемёт, сержант аккуратно, без спешки, заправил ленту, приспособив как можно лучше патронную коробку. Закончив с пулемётом, спохватился – забыл бинокль. Но возвращаться не стал, понимая, что всё решится теперь здесь – у брода. Остальное не важно. Знал он и то, что если сейчас бросит позицию и уйдёт – у него ещё будет шанс выжить. Но чувство какого-то яростного азарта, ощущение собственного превосходства над врагом, смешанные с извечными русскими понятиями «надо» и «кто, если не я» – не могли позволить ему уйти, не обеспечив прикрытие отходящему полку.
Был уже поздний вечер. Солнце, приблизившись к линии горизонта, светило прямо в глаза, мешая вести наблюдение. Вытянув к нему ладонь, пулемётчик определил – до заката остался приблизительно час. И задержав на короткое мгновение вытянутую вперёд руку, почувствовал – словно прощальное рукопожатие – мягкое тепло солнечных лучей.
А впереди, по полю на противоположном берегу, напрямую без дороги, чёрной грязной громадой сползал к реке танк. Дойдя до переправы, танк остановился и завертел, из стороны в сторону, квадратной башней с задранным вверх коротким стволом пушки – будто принюхивался, ища цель. Затем открылся люк, и над командирской башенкой показалась голова танкиста. Сержант, быстро навёдя на него пулемёт, послал очередь и сразу ещё одну – вдогон. Танкист тут же скрылся, захлопнув за собой створки люка. Пули прошли мимо – понял с досадой пулемётчик. И через мгновение ощутил, как сжалось сердце: ствол танковой пушки, немного повернувшись, уставился прямо на него. Что-то тяжёлое двинуло землю. С силой толкнуло назад пулемёт. Чёрный сноп земли, вырвавшийся впереди из ската взгорка, закрыл свет. Будто ватой заложило уши. Резко поднявшись, стряхнув с плеч набросанную взрывом землю, сержант толчком вернул пулемёт на место. В голове колокольным эхом гудел набат. Танк стоял на прежнем месте, – вероятно, наводчик корректировал прицел, а по позиции с берега работало уже не менее двух немецких пулемётов. В иступлённой ярости, сержант ударил по танку мстительной очередью, метя по смотровым щелям. Пулемёт осёкся, прервав очередь – замолчал. Сержант ещё раз резко нажал на спуск – пулемёт молчал. «Перекосило ленту в приёмнике…» – догадался он. И тут, какая-то неведомая, страшная сила, грубо вжав его в затыльник пулемёта, больно ударила по спине тяжёлыми комьями земли; лишив воздуха, замутила сознание.
Он не знал, сколько прошло времени, пока к нему не вернулось сознание. Вяло приподнявшись на слабых руках, мутным рассеянным взглядом уставился вперёд. И низина, и заросли, и поле за рекой будто плыли в слепом тумане. Лишь солнце, уже почти коснувшееся горизонта, слабыми лучами пробивалось сквозь пелену этого тумана, последним светом прощаясь с этим миром.
Всё что можно и всё что нужно было сделать – было сделано. И он, повинуясь привычке доводить каждое дело до конца, слабеющими пальцами открыл крышку короба пулемёта, вытянул оттуда замок и отшвырнул его в сторону. Окончательно размылись грани реальности. Боль притупилась, и тело стало каким-то невесомо лёгким. Время, властное над всем в этом мире, перестало существовать – растворившись в вечности. Теряя последние искры угасающего сознания, он прижался к пулемёту, ощутив, как вдавился в грудь твёрдой текстолитовой гранью пенал медальона, висевший у него на шее. На бумажном вкладыше, тугой скруткой вложенным в этот пенал, чёткими прямыми буквами было выведено имя пулемётчика: «Пчельников Андрей Никитович».
И был закат. Солнце, кровавым заревом разливаясь по небу, спешило за горизонт. Уходило, чтобы завтра взойдя вновь, даровать миру новый день; чтобы каждое следующее утро подниматься ввысь и ещё многие годы светить для других – будущих поколений…