– Прости меня.
– Что мне твое прости!?
– Дорогая.
Он хотел обнять ее, но рыдающая Анастасия только вздрогнула как от электрического разряда и зарычала:
– Не трогай меня!
– Что мне сделать? Ты только скажи.
– Почему я всегда должна думать? За тебя? Не хочу. Я не знаю, как это исправить. Я просто не понимаю. Как снова посмотреть на тебя и полюбить. И твое «извини», «я не хотел», только унижают меня.
– Я..
– А теперь замолкни. Оставь меня в покое.
И он ушёл.
***
После собеседования Антон зашел в магазин за хлебом. Прикупил еще две бутылки пива.
Дома в тесной кухоньке гремел пришедший после ночной смены отец – Геннадий Петрович. Невысокий, метр шестьдесят семь, с покатыми плечами и пивным животиком. Суетливый. На широком беззлобном лице в уголках карих глаз выпячивались уродливые шрамы, густая поседевшая бородка скрывала другие увечья, полученные после несчастного случая на производстве. Но не шрамы портили впечатления от его внешности, а покрасневшие щеки от злоупотребления алкоголем. Но надо отдать должное Геннадию Петровичу, когда Антон вышел из тюрьмы, он взял в себя в руки, перестал напиваться до потери сознания. Появился смысл, отцовская забота, долг помочь сыну приспособиться в новом мире.
– Привет.
– Привет.
Отец и сын пожали друг другу руки.
– Что готовишь? И почему не спишь?
– Не спится. Два часа подремал – а потом голодный котяра хороводы заводил, епта. Потом любимая соседка активизировалась и давай расхаживать по паркету, сам знаешь, как у нее пол скрипит. Обычная история. Убил бы её! – Геннадий Петрович посмотрел на брошенный сыном пакет. – Не рано для пива? Час дня!
– Всего по одной, пап.
– И мне купил?
– Что б ни ворчал.
– Ладно, не буду. Но сын… не злоупотребляй.
– Ты тоже.
– Обнаглел.
– Что готовишь? Вкусно пахнет.
– Конечно, вкусно. Доставай вилки, тарелки, кружки. И садись. Ща попробуешь. Пальчики оближешь, епта.
– Другого я и не жду, па.
Суп с квашеной капустой, тушеная в сметане куриная печень с отварным рисом, жареный хлеб на сковороде под хмельное пиво – удовольствие для гурмана. Антон уплетал за обе щеки. Геннадий Петрович был не только кудесником в сталеплавильном деле, но и еще и поваренном. По сути, только он и готовил дома, работа по железнодорожному графику обязывала. Мама Антона, Антонина Игоревна, работала педиатром на две ставки, с понедельника по пятницу, приходила домой поздним вечером, уставшая, с красными от напряжения глазами, валилась с ног. Она вставала за плиту только в двух случаях, когда отец болел (что редкость) или был в затяжном запое (что было не редкостью).
– Вкусно. – Антон добивал себе кипяточку. Отец закурил. За столом. После смерти матери он устанавливал правила. – Спасибо, я нажрался.
– Свиньи жрут.
– Я специально так сказать, если что.
– Знаю, паршивец.
– Спасибо, па.
– На здоровье. Как собеседование?
– Ты помнишь…
– А ты молчишь. Так плохо или хорошо?
– Боюсь говорить.
– Заявление написал?
– Да.
Геннадий Петрович просиял в улыбке. По-отечески похлопал по плечу.
– Начальник визу поставил?
– Я уже отнес заявление в заводоуправление.
– Тогда можешь расслабиться.
– А служба безопасности?
– Не думай об этих козлах. У меня в бригаде каждый второй с синевой на теле. Ничего. Пропускают. Работают. И ты будешь работать.
– Нет у меня такой уверенности, па, после стольких отказов.
– Тебе не отказывали.
– Мне недавно предложили работать уборщиком производственных помещений. За копейки. Это равносильно отказу.
– Я говорил тебе, можно три месяца и уборщиком поработать. Главное залезть. А там – разберешься. Не послушал.
– Мне хватило за других убирать дерьмо.
– Выражения выбирай, – осадил Геннадий Петрович сына, – я тебе не друг.
– Извини.
– Когда позвонят?
– В течение трех дней.
– Ясно. Хорошая новость. Хорошая. Я посуду мыть, у тебя какие планы?
– В гараж к дядьке. Потом хочу в кино сходить.
– С Вовкой?
– Нет. Один.
– А куда Вовка пропал?
– Был у него две недели назад. Попили чаю на кухне. Шепотом. Семья. Работа, ипотека. Матриархат, короче.
– Епта, мужики пошли. Ну, молодежь. Сколько детей?
– Один ребенок. Девочка. Его копия. Глаза такие же голубые, как магниты. Красивая. Но мне не дали поводиться. Его жена была не рада мне. Глаза выдали ее.
– Ничего, успокоится.
– Наверное. Хочешь, пойдем со мной?
Отец засмеялся.
– Не шути так. Никогда не ходил туда. И не пойду. А вот если бы мама была сейчас жива-здорова, она попросила бы с тобой. Она любила кино.
– Надело бы лучшее платье. Вообще, выглядела бы сногсшибательно.
– Ох, и не говори, сынок.
На этом разговор был закончен. Отец и сын погрузились в дорогие и в тоже время раздирающие сердца воспоминания.
Антон ушел в свою комнату.
Он пропустил мамины похороны. Ни спасибо не сказал, не простился, не стал тем, кем она хотела его видеть. Антонина Игоревна не раз заикалась во время семейных застолий на тему будущего её Антошки:
– Механик цеха, а то и завода, – на полном серьезе говорила она.
Не оправдал маминых надежд. Продавал наркоту малолеткам в клубе, чтобы жить на широкую ногу. Чтобы не ждать больших честных денег. Жить – сейчас. И покупать, и покупать, и покупать. Ни в чем себе не отказывать. Мечта…
Антон лег на диван и представил маму: вьющиеся волосы до плеч, утонченная шея, тонкие черты лица, красивая скромная улыбка и проницательные глаза, от которых ничего не скроешь.
– Как тебя не хватает, мам, – не открывая глаз, шептал Антон, лежа на кровати. – Без тебя все по-другому. Не объяснить.
– Сходи на кладбище.
– Что? – Антон открыл глаза и гневно посмотрел на отца. – Тебя что, стучать не научили?
– Дверь была открыта.
– Ты испугал меня.
– Принес тебе яблоко. Будешь? – Геннадий Петрович протянул сыну зеленое яблоко.
– Спасибо.
Яблоко оказалось безвкусным, отдавало травой.
– Я тоже скучаю. Схожу на могилу. Посижу. Выговорюсь. Легче. Сходи, давно прошу.
– Не могу.
– Через «не могу». Надо попрощаться. Месяц прошел после твоего возвращения, а ты так и не соизволил сходить на кладбище. Она ждет.
– Мама уже никого не ждет.
– Ты уже мужчина, не могу тебе указывать. Я просто хотел как лучше. А ты не слушаешься.
– Папа, я разберусь.
– Ладно, намек понял.
Отец вышел из комнаты.
В автосервисе работы было мало, Антон за четыре часа заменил передние стойки стабилизатора и выполнил две диагностики ходовой части. Для сервиса заработал 1600 рублей, для себя – 400. Честные двадцать пять процентов от прибыли, по слова дяди, равносильно большому кушу. Он не спорил. Взял выручку и перед тем, как уйти, спросил:
– Завтра во сколько подойти?
– Надо подумать. – Сергей Васильевич открыл журнал регистрации заказов. – Так. Завтра. С утра. Так, так. Есть диагностика ходовой, ага. Полное ТО. Замена передних колодок на Шеви Орландо. Короче, Антоша, есть работа. Приходи.
– Приду.
– Какие планы на вечер, сынок?
– Сходить в кино.
– Сто лет не ходил в кино. Как женился. – Улыбнулся. – С подружкой?
– Один.
– Значит тебе задание, Антоша.
– Какое?
– Пойдешь в кино и познакомишься там с девчонкой. Понято?
– Понято.
– Нечего ходить мне тут с волосатыми руками. – Сергей Васильевич смеялся. Озорно, по-мальчишески. – Не обижайся, сынок. Шутки шуткую.
– Какие обиды, дядя Сережа.
– Я серьезно у нас, у мужиков, мозги плавятся без баб. Вообще, завтра расскажешь. – Зазвонил телефон. Еще один клиент. – Ало, мастерская «Восход».
– До свидания.
Сергей Васильевич махнул рукой, а Антон вышел на освещенную солнцем улицу. Было хорошо, тепло, по-летнему уютно.
До кинотеатра – пятнадцать минут неспешной ходьбы. Антон и не торопился, начало сеанса через полчаса, а погода благоговела озираться по сторонам и наслаждаться свободой, красотой мироздания, сплошь расставленной то там, то сям. Только надо открыть глаза.
Что проще?
Сейчас глаза Антона были широко распахнуты. Он не замечал уродливых расписанных граффити переулков. Перекошенных, с облупившейся краской, заборов. Бездомных собак, семенящих в поисках лучших дней. Серых, словно всеми покинутых домов, за которыми почти никто не следил. Не замечал сбывающих запрещенные препараты дворовых мальчишек, не слышал их накуренных голосов, как из отбойника выстреливающий мат.