Она перешла к обычному монологу.
– У меня всегда было немного молока. Первые три месяца я пила сорок травяных настоев в день и перетягивала грудь. Три консультанта по грудному вскармливанию. Отвратительный чай, от которого у меня пот пах как кленовый сироп. Сцеживание после каждого кормления, каждые два часа, даже посреди ночи. Потом я решила добавить в молоко немного смеси и покончить с этим.
Степень собственного бесстыдства в свое время ее поразила. Даже сейчас ей бы не хотелось рассказать об этом другой матери.
– Я как-то прочла, что Чарльза Мэнсона кормили грудью, – мягко сказала Сэм. – С тех пор я думаю, что молоко или смесь – особой роли не играет.
Элизабет улыбнулась.
– Уверена, что не хочешь ничего выпить? – спросила она. – Я сварила кофе.
– Было бы здорово, если вас не слишком затруднит.
– Совсем не затруднит.
3
Как только Эндрю вернулся домой, Элизабет сунула ему в руки малыша и сказала:
– Можешь его подержать минуту? Мне надо пописать.
Когда она позвонила ему днем на работу, чтобы сообщить, что нашла няню, Эндрю ответил:
– Мне не терпится узнать о ней больше.
Перевод: «Я занят. Заканчивай болтать».
С самого начала их брак был эгалитарным. Он готовил, она мыла посуду. Он пылесосил, стирал и мыл полы на кухне. Она чистила ванную, что большинство людей считало худшей обязанностью по дому из всех возможных. На самом деле, это легче всего. Если кто-то из них и делал больше, чем другой, то это Эндрю.
Но иногда казалось, что ребенок являлся только ее заботой. Поначалу это было обусловлено чистой биологией. Теперь Гилу исполнилось четыре месяца и его можно было покормить из бутылочки, но все-таки она одна кормила его по ночам и мысленно вычисляла, когда ему понадобятся новые подгузники, лосьоны, одежда.
– Штанишки становятся ему тесноваты. Думаю, пора переходить на следующий размер, – заметила она неделю назад, и Эндрю допустил ошибку, спросив: «А какой он носит сейчас?»
Отчасти это было связано с тем, что Эндрю только начал работать на новом месте, нервничал. К тому же, она просто проводила больше времени дома. Строго говоря, она все еще находилась в декретном отпуске, который означал непонятно что, особенно когда работаешь на себя. Но Элизабет не могла отогнать страх, что истинная причина лежала глубже, что рождение ребенка изменило договоренности так, как она и представить себе не могла.
К концу дня она чувствовала себя измученной, обиженной и истощенной.
Возможность спрятаться в туалете расслабляла куда больше, чем любой спа-салон, который она когда-либо посещала, и по уровню полученного наслаждения могла быть сопоставима с отпуском в Сен Барте.
Прошло двадцать минут, а она все еще сидела на унитазе, просматривая фотографии малыша на телефоне. Объяснялось это просто – желание сбежать от Гила было удовлетворено, теперь Элизабет по нему тосковала. В первый день дома после выписки из больницы она расплакалась, представив, как он съезжает от них, чтобы перебраться поближе к колледжу.
– Ты будешь жить дома и тратить время на дорогу, – сказала она ему.
Раньше она никогда не скучала по тому времени, которое еще не пришло.
Элизабет отправила Номи сообщение.
Я наняла няню.
Поздравляю! Кто она?
Старшекурсница. Хочет быть художницей. Очень милая. Мы проболтали два часа.
Почему?
С ней было интересно (и, возможно, потому, что я ни с кем, кроме Эндрю, не говорила за последние несколько недель).
Мгновением спустя экран телефона загорелся, и Элизабет подумала, что это сообщение от Номи, но вместо этого на уведомлении высветилось имя ее сестры.
Э… Ненавижу, что приходится просить, но ты не одолжишь мне двести баксов? Верну быстро – сделка закроется на следующей неделе!
Внутри все знакомо сжалось.
Конечно, – написала Элизабет. – Без проблем.
Ей было ненавистно чувство, которое в ней всегда пробуждала сестра.
Она зашла на страницу «Мамочек БК», чтобы отвлечься. Это было инстинктивное действие, не поддававшееся контролю, как заикание или нервный тик. Кто-то опубликовал трагическую историю о ребенке, подвергшемся насилию в приемной семье. В посте была ссылка на онлайн-петицию. Она ее подписала, не вчитываясь в детали. Глаза наполнились слезами. Зачем она открыла эту страницу? Элизабет была уверена, что зашла кое-что посмотреть, но не могла вспомнить, что именно.
Она почувствовала присутствие Эндрю за дверью.
– Дорогая, все в порядке?
Он использовал этот вежливый пассивно-агрессивный способ, чтобы поинтересоваться, какого черта она так долго делает в туалете.
Она встала и нажала на кнопку слива.
– Люди – монстры, – сказала Элизабет, выходя.
– Ммм?
– Кое-что прочитала в Интернете. Ты не захочешь узнать.
– Ладно. Нам пора, нет?
– Как-то раз, когда твой ремень валялся на кровати, я себя им хлестнула, чтобы узнать, каково это, и Господи Иисусе, это просто варварство. Как кто-то может так поступать с ребенком? Я себя ударила не со всей силы, и все равно было так больно.
– Ну, у тебя низкий болевой порог, – заметил Эндрю.
– У меня? С чего ты взял?
– Когда на тебя приземляется кузнечик, ты считаешь, что тебя ударили по руке.
* * *
По дороге к родителям он сказал, что это ненадолго. Его мать решила, что дедушке будет полезно увидеть малыша. Она снова о нем беспокоилась.
– Он сидел над этими файлами три последних ночи, – сообщил Эндрю. – Мама сказала, ему нужно отвлечься.
– Или отвлечься нужно ей, – заметила Элизабет.
Ее свекра Джорджа некоторое время назад захватила одна идея. Пару месяцев назад он рассказал Элизабет, что все началось с того, как незнакомец кричит в телефон, что Америка больше не сверхдержава.
– Он сказал: «Это не величайшая нация на земле последние шестьдесят лет. Мы просто убеждаем себя в обратном», – вспоминал Джордж. – Меня это страшно разозлило. Весь остаток дня я размышлял, почему. Может, из-за сохранившегося со школы чувства, когда каждое утро мы давали присягу перед флагом и каждый раз делали это искренне?
После этого Джордж начал видеть закономерности. Все чаще и чаще он затевал разговоры о печальном положении вещей, о том, что жизнь ухудшается вместо того, чтобы становиться лучше.
– Маленького человека больше никто не защищает. Властям на нас плевать, – объяснял он Элизабет. – Мы сами по себе. Это как дерево, полое внутри. Так мне это представляется. Внешне эта страна выглядит более-менее так же, как всегда. Но внутри ее ничего не держит. Нет единства, нет опоры. Неважно, что листья зеленые, а ствол высокий. Пустое дерево долго не простоит.
В гостевой комнате внизу, служившей Джорджу кабинетом, громоздились стопки распечаток и вырезок из газет, призванные подтвердить его теорию, как будто в любой момент мог появиться кто-то, требующий доказательств. Стены облепили сотни заметок, накарябанных от руки.
Ее свекровь кривилась всякий раз, когда туда заходила, как будто оказалась в логове серийного убийцы.
– Какой в этом смысл, Джордж? – услышала однажды Элизабет.
– Смысл в том, что люди во всем винят себя, в то время как это вина системы. Граждане этой страны должны выйти на улицы, а не закидываться антидепрессантами.
– И что именно собираешься сделать с этим ты? – спросила Фэй.
С тех пор, как Эндрю пошел в садик, Джордж неплохо зарабатывал на принадлежавшем ему небольшом автопарке. С горсткой сотрудников они развозили людей по аэропортам и по окрестностям долины. Три года назад Джордж решил реинвестировать в бизнес. Он взял часть своих и Фэй пенсионных накоплений и купил три новеньких линкольна. Худшего времени он выбрать не мог. Шесть месяцев спустя в их городке появился «Убер» и, предложив мгновенное бронирование и дешевые тарифы, уничтожил его бизнес.
В конце концов Джордж сам стал водителем «Убера». Фэй рассказывала Элизабет, что это стало страшным унижением. Размер заработка был оскорбителен. Половина пассажиров – пьяные студенты. Джордж мог протащить три тяжелых чемодана по аэропорту и вверх по чьей-то парадной лестнице и получить в ответ просто «спасибо», и то если повезет.
– Приложение говорит, что пассажиры не обязаны оставлять чаевые, – сказала Фэй с отвращением.
Элизабет была поражена, услышав от нее слово «приложение».