Карла вздрогнула:
– Не думаю… только, понимаете, она пошла с ними. И ее не было больше часа.
– Так ты думаешь, они как-то посягнули…
– Нет. Но одного из них она знала. Не думаю, что там случилось что-то страшное, но сейчас она не хочет ни с кем разговаривать. Когда вернулась, платье не было порвано, она не плакала. Но она же такая хорошенькая, а мужчины всегда не прочь воспользоваться случаем. Она и раньше у нас была не очень болтушка, но сейчас вообще ничего не говорит, а когда я спрашиваю, что случилось, смотрит в землю, и все. Вы же знаете, она бывает такая… все о чем-то мечтает, витает в облаках. Ох, нельзя было оставлять ее одну внизу.
– Ты ни в чем не виновата. Это все проклятые немцы!
– Да какие там немцы. Чернорубашечники, – проворчал Альдо. – Ух, попадись они мне в руки!
София снова посмотрела на Карлу:
– Хочешь, я с ней поговорю?
Карла отрицательно покачала головой:
– Нет, пока не надо. А тут еще, кроме всего прочего, я боюсь, что Альдо в армию призовут.
– Что, неужели пришла повестка?
– Нет, – ответила та с несчастным видом, бросив быстрый взгляд на сына. – Боже милостивый, нацистские мерзавцы хотят забрать у нас на свою войну самых молоденьких.
Альдо сразу расправил плечи.
– Я за немцев воевать не стану, – заявил он.
– Говорит, что сбежит к партизанам, – хмурясь, добавила мать и взъерошила его волосы. – Уж больно ты горяч, как я погляжу; остынь немножко, мой мальчик. Вечно твердит о партизанах. Смотри пристрелят, будешь валяться в канаве.
– Не буду воевать за немцев, и все, – повторил Альдо. – Ни за что.
София глубоко вздохнула. Она и сама встревожилась, ей было жалко бедную Карлу – будто у нее мало своих проблем.
– Постарайся не волноваться, – посоветовала она. – Будем делать все, что в наших силах. Но сначала я узнаю, как долго Лоренцо пробудет дома.
София вошла в столовую. Лоренцо, увидев ее, встал и широко улыбнулся.
– Вот, собираюсь объехать отдаленные фермы, – сказал он. – Надеялся с тобой позавтракать, но, увы, не дождался.
– Извини, – отозвалась она.
При этом София невольно подумала, не старается ли он вызвать в ней чувство вины, но тут же с досадой отбросила эту мысль: нельзя же настолько во всем сомневаться.
– Урожай нынче ниже обычного, но это неудивительно… впрочем, я должен увидеть все своими глазами, – продолжил он, не замечая ее напряженного состояния.
Он знал про ее убеждения: она считала, что каждый, кто работает на земле, должен иметь право ею владеть, а не оставаться простым арендатором. Но в нынешней ситуации Лоренцо, граф де Корси, нес полную ответственность за состояние дел на всех фермах, за все строения и жилые дома поместья. Как и все остальные, это поместье функционировало в соответствии со старой системой, так называемой медзадрией: хозяин обеспечивал крестьян землей, орудиями труда, механизмами вместе с их ремонтом и обслуживанием в обмен на половинную долю всей полученной с земли продукции. Один раз в год принадлежащий помещику оливковый пресс находился в общем пользовании, а перед войной Лоренцо оплатил подведение ко всем домам деревни электричества и водопровода.
– Может быть, настало время менять эту систему? – рассеянно, как бы мимоходом заметила София.
Лоренцо внимательно посмотрел на жену.
– Со своими фермерами и рабочими я обхожусь вполне справедливо, – сказал он.
– Я знаю, но…
– О чем это ты? – все так же пристально, но теперь озадаченно глядя на нее, спросил Лоренцо. – Мы же с тобой решили, что переменами займемся, когда закончится война. Ты это прекрасно знаешь. С тобой все в порядке?
– Разумеется.
– Мне кажется, ты… хотя я не вполне уверен… несколько в растрепанных чувствах.
– О, ради всего святого, – почти раздраженно откликнулась она, – какое это имеет значение?
– София, что с тобой происходит в последнее время? То, глядя на тебя, не налюбуешься, а то, кажется, готова мне голову откусить.
– А ты у нас, наверно, все время ангел, не так ли? – с вызовом проговорила она, хотя в его взгляде светилась такая нежность, что ей захотелось плакать. – Вечно дерганый, раздражительный. Тебя почти не бывает дома, а когда ты здесь, то какой-то чужой. Если бы я не знала тебя, то подумала бы, что у тебя появился кто-то на стороне.
Он улыбнулся, и она распалилась еще больше.
– Ты же никогда не говоришь, что делаешь, куда уходишь, с кем встречаешься. Ни словечка! Что мне прикажешь думать?
– Лучше тебе не знать, чем я сейчас занимаюсь, так безопаснее. Впрочем, ведь и ты тоже в последнее время какая-то вся в себе, разве нет?
Она чувствовала, что предательски краснеет, и ей захотелось рассказать ему про англичанина, попросить его помощи.
– Все шушукаешься по углам с кухаркой, – добавил он. – Кто-то трезвонит тебе по ночам.
– Только один раз. Только один, а теперь я вообще не могу дозвониться до матери. И беспокоюсь, что с родителями там что-то случилось.
– Как только вернусь в Рим, загляну к ним.
– Когда едешь?
– Послезавтра. Выезжаю рано, но сегодня весь день буду здесь. Вот только съезжу на фермы и сразу вернусь, и целый день проведем вместе, а может, и завтра тоже. Надеюсь, ты подобреешь. Правда?
Нет, хотелось сказать ей. Не сегодня. Если сегодня, то лучше ей не станет.
– Сейчас, – сказала она, желая сменить тему и получить возможность уйти, – мне надо съездить кое-куда по делам. Я возьму наш фургончик, если там еще есть бензин.
– Это обязательно? Бензина у нас и так мало. Может, лучше возьмешь тележку с осликом?
– Дело касается моей картины…
Она помолчала. Сердце ее сжалось, и София подумала, далеко ли она зайдет в своей лжи мужу. Заметил ли он ее виноватый вид?
– Думаю, надо заказать для нее раму. Не хочется, чтобы она отсырела.
– А-а… Так ты ее закончила. Вот и прекрасно. Правда, похоже, скоро пойдет дождь. Может, съездишь в другой день?
– Я бы хотела довести дело до конца. И подарить портрет матери на день рождения.
Она посмотрела в окно. Небо было затянуто несущимися по небу мрачными тучами.
– Ну хорошо. Только будь осторожна. Когда я возвращался из Флоренции, самолеты коалиции расстреливали все, что движется. Возьми с собой Альдо.
– Обязательно. Мы поедем проселками, все будет в порядке.
Как только Лоренцо вышел, времени даром терять было нельзя, и София, даже не умывшись, быстренько оделась. То и дело поглядывая на фотографию родителей в серебряной рамке на туалетном столике и моля Бога об их безопасности, она подвязала волосы и накрыла голову платком, как делают все деревенские женщины. Собравшись с духом, прошла в узенький боковой коридорчик и шагнула в маленькую спальню. На этот раз мужчина лежал с открытыми глазами и с тревогой смотрел на нее.
– Мы должны перевезти вас в другое место, – сказала она. – Здесь для вас находиться небезопасно.
– Благодарю вас, – проговорил он слабым голосом и попытался улыбнуться.
– Вы англичанин?
Он проговорил несколько слов на итальянском.
– Когда я в первый раз вас увидела, вы говорили по-английски.
– Да. Вероятно, я был слишком… впрочем, я сам не знаю.
– Человек почти без сознания вряд ли станет говорить на чужом языке.
Он снова попытался улыбнуться.
– А теперь? – не отставала она. – Вы можете хоть что-то рассказать о себе?
– У меня запутался парашют. Когда пытался уйти, меня ранили. Кое-как добрался сюда.
Голос у него был хриплый, говорил он с большим трудом.
– Давно это было? – мягко спросила она.
Он не ответил. Пока она пыталась сообразить, что дальше делать, он закрыл глаза. Наверно, надо подогнать фургончик сюда поближе. Вместе с Альдо у них все получится.
– Где моя шифровальная книга? – вдруг прошептал он еще более слабым голосом.
– Ах да, наверно, это та самая тетрадка. Я ее сохранила.
Он ответил ей слабой улыбкой.
Когда София с Альдо отъезжали от дома, за ними наблюдала старуха Мария из дома на углу. Она сидела в кресле в дверном проеме, на нее падала тень башни. Она всегда там сидела. Даже в ноябре. Да, и в холодном ноябре тоже! В деревне бедняжку Марию почти никто не любил. Хотя поначалу она, как и все остальные в деревне, очень удивилась, когда ее внучек ушел из дома и поступил в чернорубашечники, но теперь трудно было сказать, кому она на самом деле сочувствует. Она утверждала, что не знает, куда ушел ее мальчик, но кто скажет, сидит ли она там, поджидая его возвращения, или внимательно наблюдает за тем, чем занимаются остальные? С одной стороны, ее беспокойство понятно, но с другой – все сходились во мнении, что проявлять участие к ней нелегко, а были и такие, кто с нетерпением ждал, когда же ее мальчик схлопочет себе пулю в голову.