– Чего-о-о-о-о? – изумлённо протянул я.
– Про Иггдрасиль слышал когда-нибудь?
– Ну, чё-то знакомое, то ли у Толкиена было, то ли ещё где.
– У скандинавов. Они так представляли себе нашу вселенную, если вкратце.
– Какое-то оно слишком кровожадное для древа жизни. Да и с этими вот, – я кивнул в сторону толпы уродов, – не вяжется.
– Не всё так просто. Оно питается энергией одних людей, отдавая её другим. Тем, кто пьёт его сок. Дарит им силу, долголетие, здоровье, но меняет их. Каждого по-своему. Зависит от… от тьмы у тебя в сердце. Не знаю, как точнее объяснить.
В это время на сцену поднялся глазастый Аркадий Степанович в сопровождении ещё двоих человек. Хотя как – человек…
Один был приземистый, невероятно жирный, на толстых коротких ногах, он практически нёс перед собой длинные руки с широкими мощными ладонями, доставая локтями почти до земли. Второй – на высоких ногах, которые росли у него из… плеч! Туловище болталось между ними, словно живой маятник. Пара рук торчала из-за спины и ещё две короткие ручонки росли в районе паха. Толстяк аккуратно снял тело со спины паука, положив его на пол. «Ноги из плеч» начал ручками разворачивать простыню.
– Жесть какая, – я не мог оторваться от происходящего. – Значит, они стали такими, потому что лакают ту зелёную жижу?
– Да, со временем они будут меняться ещё больше, пока окончательно не утратят человеческий облик, как тот паук.
– Но почему их не видно в обычной жизни?
– Магия Древа. Каждый из них носит талисман. Какую-нибудь вещицу, смоченную в его соке. Браслет, крестик, не важно. Правда вот на таких, – он махнул в сторону паука, – уже не работает. Они даже говорить не могут.
– Сколько же им всем лет?
– По-разному. Степаныч это место ещё перед революцией нашёл. Семя тогда почти погибло, но он по старым рукописям как-то умудрился разобраться, что к чему. Потом двух братьев подтянул, открыли приют для юродивых. Начали откармливать потихоньку. Не знаю, зачем им ещё народ понадобился. Может, чтоб управлять всем проще было, а может, самолюбие тешат. Не знаю. Но пить из источника им не дают, кроме самого первого раза, что-то вроде инициации. После уже только с веток слизывать разрешают, когда семя ветви распускает.
Я пытался как-то переварить всё рассказанное братом, но пока не понимал одного:
– Слушай, а ты сам-то откуда это всё знаешь?
– На своей шкуре познал, – усмехнулся он. – Ты же понимаешь, что я лежу в одной из тех ванн? Так вот, семя – считай, растение. В ваннах располагается как бы почва, необходимая для роста и постоянной подпитки энергией. А оранжевые нити, которые ты видел по всему зданию, это ветви. Ими оно… – Семён задумался на секунду, – ими оно добывает энергию, чтобы вырабатывать сок. Ну, как ты поливаешь цветы, примерно так.
Я ошалело смотрел на Семёна.
– Ну, допустим…
– И это растение – оно разумно. В определённых границах, конечно. Я, можно сказать, нахожусь с ним в некотором симбиозе. Оно не даёт умереть физической оболочке от истощения, чтобы мозг продолжал функционировать, вырабатывая нужную ему энергию. А я могу читать всю его память и знания. Ты не поверишь, сколько ему лет. Просто не поверишь!
Мне показалось, или я услышал восхищение?
– Погоди, Сём, получается, ты просто обычная батарейка для него?
– Э-э-э нет, братишка. Батарейка лежит рядом со мной и кончится сегодня или завтра. А я аккумулятор, тяну его уже год. Поэтому столько знаю.
Гордость? Теперь мне послышалась гордость в его словах?
– Бежать не пробовал?
– Ты смеёшься? Посмотри на меня, сил хватает еле-еле сюда забраться и по библиотеке побродить иногда. Скучновато, конечно, но книги спасают, да и сплю я теперь отлично.
Я не мог поверить тому, что говорил мой брат. Казалось, он был полностью доволен положением вещей. Бред какой-то.
– Я тебя вытащу отсюда.
– Погоди, Лёх, зачем? Куда мне возвращаться? Опять к бутылке? Снова сходить с ума, пытаясь справиться с тем, что сидит у меня внутри? Ты думаешь, это жизнь? Помнишь тех двоих бедолаг, которых я покалечил в детстве? Я ведь тогда ребёнком ещё был, а теперь… Я вырос, брат… И я сам себя боюсь. А эта дрянь забирает почти всё себе. Это как… как… Как будто у тебя внезапно прошёл зуд, который всю жизнь тебя доставал.
Я молчал, не зная, что ответить.
Внизу Аркадий Степаныч поднял на руки тело уборщицы, положил его в одну из пустующих ванн. Повернулся к монументу и что-то прокричал. Оранжевая сетка на потолке померкла, разноцветная паутина начала оседать с двух других ёмкостей, переползая в ту, где лежала Нина Михайловна. Краем глаза я заметил, что силуэт брата стал гораздо чётче и больше не мерцал.
– Братья и сёстры! – главврач обратился к сидящим тварям, словно к своей пастве. – Давайте простимся с одной из нас! Я знаю, вы любили её так же, как и я!
В голове всплыл недавний разговор двух медсестёр у дежурного поста. Ну да. Обожали прям.
– Нина надолго останется со мной, как самое лучшее воспоминание. И навсегда – в наших сердцах!
Оратор из него был так себе. Он снова посмотрел на монумент.
– Кха-снэ такк'а пур но тил'са! Миа'кл-нот силут кин'та!
Паутина вспыхнула неожиданно слепящим светом, и весь зал наполнился низким вибрирующим гулом.
– Что за тарабарщина? – спросил я, морщась от неприятной вспышки. – Бабка тоже что-то такое несла перед смертью.
– Так это ты её? – Семён посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. – Это язык Древа. Я сам в нём пока не особо разобрался. То ли заклинания, то ли просьбы. Но оно их слушается, расцветает по графику, тела поедает и всё в таком духе.
Из ёмкости с трупом уборщицы сквозь цветные сполохи заструились сизые дымные ленточки.
– Оно его сжигает?
– Нет, кости дымятся, так бывает.
Он сказал это так обыденно, так… безразлично. Меня замутило.
Толстяк подошёл к другой ванне, вынул оттуда соседа моего брата и тоже опустил в переливающееся марево, стараясь не касаться тонких нитей.
– А этого почему? Он ведь живой ещё!
– Ну я же тебе говорил, кончился почти. На поддержание его жизни стало уходить больше энергии, чем он давал. Думаю, поэтому, да и кандидат мог новый появиться…
Он вдруг осёкся.
– Я надеюсь, это ведь не ты?
– Вряд ли, но я там шороху навёл немного, по-моему, главврач меня начал подозревать.
– Степаныч чует таких, как мы, Лёш. Особенных. Не тяни, уходи отсюда.
Я увидел, как силуэт брата резко померк. По потолку снова разлилось оранжевое небо. Корни этого проклятого дерева накрыли цветным саваном каменное ложе Семёна. Он сморщился, как от боли, но быстро взял себя в руки. И тут меня разобрала злость. На его безразличие, инфантилизм, на желание сгнить потихонечку в своём каменном гробу, пока я там разбиваю себе лоб, в попытках разобраться в происходящем.
– Значит так, младший, – я встал, – я тебя вытащу, хочешь ты этого или нет. И место это разнесу к ебене матери, понял меня? Устроили себе столовую из людей, а ты и рад тут сдохнуть, лишь бы полегчало. Нихера ты не вырос, как был ребёнком, так и остался. Только бухать научился. Нашёл выход, тоже мне, мученик. Всё, я пошёл, пока эти ублюдки там собираются. Вернусь и уедем в Москву, там придумаем что-нибудь. Доступно объяснил?
Семён несколько секунд оторопело смотрел на меня, потом усмехнулся и кивнул.
– Как скажешь… старший… Как скажешь.
13
Вернувшись в палату, я ещё долго стоял, пялился в окно, успокаивая взвинченные нервы. Похоронить брата, потом выяснить, что он жив, для того чтобы узнать, что жить ему, собственно, и не хочется.
Господи, где же я так нагрешил?
Ещё это грёбаное дерево, плодящее больных уродов. Откуда оно вообще здесь взялось на мою голову? Как сказал Семён, главврач отбирал в каменные кормушки людей вроде нас, особенных. Я вспомнил Бориса с его непробиваемыми победами в карты, шахматы и шашки.
«…я просто знаю, как лучше сходить, чтоб тебе, подлецу, поднасрать».
Думаю, я догадываюсь, кто будет следующим кандидатом для древа. Предупредить бы его, а смысл? Это ничего не изменит, сделать я всё равно пока ничего не могу.
Пока.
Сколько тварей было сегодня там внизу? Навскидку – около сорока. Часть приехала с мигалками, остальные, очевидно, жили в домиках на территории больницы. Работали по очереди, приползая пожрать раз в неделю по ночам. Один я с ними не справлюсь. Как вариант, можно свалить и вернуться с подмогой, но…