— А почему вы ушли? Вы так помогали мне работать. Ваши глаза помогали. Вам не по душе мои песни? Или я не по душе?
— А мои помогали? — с пьяноватой требовательностью спросила Ирина.
«Она-то когда выпить успела?» — изумился Вадим.
— Что твои? — не понял Ракитский.
— Мои глаза помогали?
— А-а, — протянул Ракитский и опять повернулся к Наташе, — помогали, помогали…
Ира хихикнула и приняла скромный вид.
— Так как? — переспросил Наташу Ракитский.
Бесшумно подошла барменша и аккуратно расставила чашечки. Ракитский даже не взглянул на нее.
— У вас хороший голос, — наконец сказала Наташа. Глаза ее уперлись куда-то в подбородок Ракитскому. — Вы профессионально держитесь.
— И все? — прищурился Ракитский.
— Вы ей страшно понравились, Володя, — подал голос сияющий Женька. — Это она смущается просто. — Он, как ребенка, погладил девушку по голове. Наташа мягко отстранила его руку. — Она не может все сразу вот так сказать.
— Слов нет? — ухмыльнулся Корниенко.
— Вот, вот, — закивал Женька, — именно нет. А какие могут быть слова, одни эмоции. Я как струна был натянут, ни разу не расслабился. Слова, как шипы, в мозг вонзались, как гвозди, вколачивались. Очень сильно, Володя, очень емко, очень страстно. И вроде обычно на первый взгляд, как у всех, а приглядишься, нет, иначе все, по-другому, как-то особенно, специфично, что ли. — Он говорил громко и быстро, стараясь не останавливаться, не делать пауз, потому что видел, как недоуменно-осуждающе смотрит на него Наташа и все хочет сказать что-то, но не решается прервать его. — И зал можете держать в напряжении, а это искусство — покорять. Запросто можете с залом, а это тоже архисложно… И еще, — он запнулся вдруг, — и еще…
— Товарищи! — загремел, перебивая его, Корниенко. Он поднялся и, недобро глядя в глубь зала, застыл в гневе, как статуя командора. — Сколько раз говорить, здесь не курят! Вот вы, в синей курточке, выбросьте сигарету или покиньте зал!
Гомон в зале стих, все вдруг заговорили шепотом.
— Наглецы! — тихо процедил Корниенко, усаживаясь. — Дай им волю…
Женька сдвинул брови, силясь вспомнить, что же он еще хотел сказать, ища поддержки, посмотрел на Вадима, но, наткнувшись на его отсутствующий взгляд, повернулся к Наташе. Та мелкими глотками пила остывший кофе и смотрела куда-то между Ирой и Корниенко. Женька сморщился и в досаде щелкнул пальцами. Но Ракитский даже не смотрел на него, тонко ухмыляясь, он в упор разглядывал Наташу. Потом вытянул палец в ее сторону и разомкнул губы, желая что-то сказать. Ему помешали. Двое ребят, парень лет восемнадцати, худой, большелобый, восторженный и хорошенькая крохотная девчушка, в модном коротком платьице, остановились возле него.
— Простите, — осевшим от волнения голосом произнес парень.
— Что еще? — недовольно повернулся Ракитский.
— Мы хотели спросить…
— Наверху надо было спрашивать, — встрепенулась поникшая было Ирина. — Сейчас мы отдыхаем.
— Простите… — растерянно повторил парень.
— Это вы магнитофоном щелкали? — поворачиваясь к ним и тяжело глядя снизу вверх, спросил Ракитский. — Вы знаете, что очень сложно работать, когда все время щелкают. Это отвлекает и рассредоточивает. Думаете, это запросто, вышел, спел? — Он повысил голос. — А я три килограмма за выступление теряю. Вам понятно это?
И через мгновение вспышка угасла. Ракитский расправил напрягшееся лицо и вяло поинтересовался:
— Что вы хотели?
Парень был явно задет, восторженность исчезла из глаз. Он хотел было уйти, но девчушка удержала его.
— Вы сочиняете песни о войне. И, разумеется, сами не воевали. И родители ваши не воевали, как вы говорите. Значит, генетической памяти нет…
В зале все умолкли, даже шепоток торопливый стих, только звякнул кто-то кофейной чашечкой, кто-то стулом скрипнул…
— Но есть память сердца, — опустив веки, хрипло и ожесточенно как-то начал Ракитский. — Память людских глаз, память людских слез. Есть память ожогов и ран, память смерти на вздохе. Эта память живет в моем народе, и мой народ питает меня этой памятью..
— Именно ваш народ? — вдруг громко спросил парень, сделав ударение на слове «ваш». Обида скривила его губы и выстудила глаза.
Ракитский горестно усмехнулся, но ничего не ответил парню, продолжал:
— …Питает меня этой памятью. Не каждому дано так чувствовать свой народ. Мне повезло, я чувствую, я слышу дыхание его, слышу плач или смех, я улавливаю те, сорокалетней давности сигналы, не всегда, но улавливаю, и тогда отбрасываю все и пишу, пишу… И сам обливаюсь потом, и ощущаю, как душит меня страх, страх смерти, ощущаю, как льет из меня кровь, слышу стоны, и стрельбу, и взрывы, а потом начинаю слышать свой стон, страшный, протяжный…
Вадим удивленно мотнул головой и, сузив глаза, внимательней вгляделся в Ракитского. Профессионально вещает, бард…
— А еще, — Ракитский медленно повернулся, также медленно, даже чересчур медленно, поднял глаза на парня. — А еще я не хочу, чтобы вновь кому-то, через двадцать, через сорок лет, пришлось опять чувствовать новую людскую боль, новую горечь! Я хочу, чтобы у таких, как ты, были другие воспоминания, другая была память, память радости, добра, безмятежности, но не праздной безмятежности, а безмятежности от счастья жить. И это мое страстное желание тоже вдохновляет, когда я работаю…
И тут грохнул зал аплодисментами, кто-то ликующе выкрикнул: «Спасибо!»
И поэтому благодарные слова девчонки утонули в неистовом шуме.
И стоило стихнуть аплодисментам, как в тот же миг обрушились сверху, казалось с самого потолка, мощные аккорды филадельфийского джаза.
Корниенко вскочил со стула, засиял лицом, раскинул руки, будто желая обнять всех здесь присутствующих, крикнул как завзятый конферансье на новогоднем бале:
— А теперь танцы!
Одобрительно галдя, ребята спешили к лестнице.
Ракитский с ленивой галантностью склонился перед Наташей:
— Разрешите пригласить вас?
— Первый танец я танцую с Женей, — сказала Наташа, собираясь пройти мимо.
— Ну что ты, Наташенька, — встрепенулся Беженцев. — Я могу уступить. Конечно, первый танец за вами, Володя. Вы сегодня герой дня.
Женя взял девушку за плечи и подтолкнул к Ракитскому.
Когда растаяла шумливая толпа, когда последние, те, кто потише, позастенчивей, уже покидали зал, украдкой косясь на Ракитского, тогда двинулись и они. Впереди чуть развалисто Ракитский, уверенно, по-хозяйски уже касаясь Наташиного локтя, затем улыбающийся им в спину Беженцев, потом Корниенко — прямой, горделиво откинув голову, — с тесно привалившейся к нему Ириной, а уж в самом конце он, Данин, ссутулившийся, с руками в карманах брюк.
— Жорик, выпить хочу, — Ирина, жеманясь, потерлась о плечо Корниенко.
— Помолчи, — цыкнул он.
— У тебя же еще осталось наверху…
— Помолчи! — остервенело уже рявкнул Корниенко и резко обернулся. Встретившись с усмешливым взглядом Вадима, скривил зло губы, но привел их в прежнее состояние и даже попробовал виновато улыбнуться, мол, ну что мне с ней, такой дурочкой, делать?
Маленький танцевальный зальчик преобразился теперь, когда музыка заиграла, когда разноцветные лампадки под потолком замерцали.
Остановившись сбоку от лестницы, Данин провел рукой по глазам, что-то все не так ему сегодня видится, все раздражает, утомляет, неудовольствие вызывает, непримиримость, доселе ему неизвестную. Вот Наташа только…
Она уже танцевала, чуть отстранясь от Ракитского и непроницаемо сомкнув лицо, всем видом давая понять, что по обязанности, а не по доброй воле, позволила она ему себя в объятиях сжать. «Молодец, — похвалил ее Вадим, — умница». Хотя, впрочем, ему-то какое дело. Он-то чего радуется? Женька стоял рядом, заложив руки за спину, едва заметно покачиваясь в такт музыке и все так же широко улыбаясь. Но в глазах веселья не было. Это Вадим углядел точно. Ирина и Корниенко, тесно прижавшись друг к другу, как истинные влюбленные, тоже кружились неподалеку. Диск-жокей пока медленную, томную музыку предлагал, верно, рассчитывая, что пусть поначалу все притрутся друг к другу, приноровятся, приглядятся повнимательней к партнерам.
Ракитский ближе привлек к себе девушку, теперь правая рука его почти полностью охватывала тонкую ее талию, чуть склонив голову, он шептал ей что-то на ухо. Губы его касались ее щеки, левая рука уже гладила плечо, пальцы трогали волосы, шею… Наташа откинула назад голову, что-то сказала ему, поморщившись. Он усмехнулся только и опять потянулся к ее уху. Девушка отвернулась в сторону и прикусила губу. Вадим недобро усмехнулся, посмотрел на переставшего улыбаться Женьку, сунул руки в карманы и, небрежно расталкивая танцующих, направился к Ракитскому и Наташе.