Бог, который был человеком, обнаруживает человека, который был трупом, и с грохотом проносится время. Спящий чувствует, что сон истончается, истончение — это боль. Он может лишь выдохнуть и осознать, что когда затихнет это дыхание, вслед за ним не придет другое. Он сражается, как бушующий шторм, но его противник сражается, как штормовое море.
Мертвый гибнет. Отдаленно он чувствует, как его тело разрывается на части. Ощущает, как останавливается его когда-то живое сердце. Рядом с болью он слышит в комнате человеческие голоса, но туда нет дверей. Спящий грезит ответным насилием. Крыса кусает тигра за лапу.
И еще, еще. Призрак голода. Призрак жажды. Кладбище мертвых детей и пленных. Они наваливаются на машину, и машина поддается и открывается. Возникает нить — красная, тонкая и прерывистая. И рогатый бог воет в изнеможении, безбрежном, как океан, и склоняет свою нечеловеческую голову.
Их захлестывает растущая яркость, и на время, вне времени, они теряются в море памяти, в море чувств, становясь простыми и растерянными, как новорожденные. Когда они вновь появляются, машина — это только машина, и они снаружи.
Машина клацает и урчит. Малыш поднимается, и голодный призрак поднимается, рассыпая искры. Спящие поднимаются к трем сияниям. Три дыры во льду, который суть потолок мира.
Забывает рогатый бог. Забывает малыш. Рассыпающий искры призрак не может забыться, этот голод вечно останется с ней. А машина все так же нелепо мерцает и рисует свои неразрешимые головоломки, завывая циркулярной пилой. И во сне внутри сна одинокий человек стоит на маяке и глядит на злое бурлящее море. Его боль и усталость резонируют с чем-то реальным, и Амос открывает глаза.
Странно тихо было в лаборатории. Мониторы вокруг пищали, и звенели сигналы тревоги. Он вдохнул, его легкие были словно полны осколков стекла. Он с трудом обернулся. Элви рядом не было, Джима не было. Хотя он узнал заместителя Элви. Ли, вспомнил он. Все выглядели ошеломленными.
— Эй, — сказал Амос.
Ли не ответил.
— Эй!
Доктор вздрогнул, как будто возвращаясь к реальности.
— Что? А, да. Не пытайтесь двигаться, — сказал Ли. — Вы прошли... прошли через многое.
— Все нормально?
— Да. Просто... у меня были очень странные ощущения.
— Ага, понял. Но вам надо сообщить Джиму и доку. Внутрь никак не попасть. А Дуарте теперь узнал, что мы здесь. И думаю, он в бешенстве.
Глава тридцать девятая. Джим
Ощущение было ошеломляющее. Джим все помнил, но отдаленно, со стороны, как случается иногда после травмы. Он еще видел перед глазами пристегнутого к медицинскому креслу Амоса, бьющегося в приступе боли. Помнил, как пошел вслед за Элви в камеру катализатора, как увидел там Фаиза и техников.
Помнил, как смотрел на женщину, называемую катализатором, и подумал о Жюли Мао, первой женщине, зараженной протомолекулой, и о том, как долго ей пришлось от этого умирать. Или не умирать, трансформироваться. И о жертвах со станции «Эрос», которых инфицировали образцами протомолекулы, а потом подвергли большим дозам радиации, чтобы дать распространиться инопланетному организму, или технологии, или как там люди попытались это классифицировать.
Даже тогда они умирали медленно. Или были разрушены и воссозданы, только без облегчения в виде смерти между этапами. Помнил, что подумал, как ужасно катализатору вечно жить, превратившись в кожу с протомолекулой. Инструментом, сделанным из человеческой плоти. Помнил, как спросил себя, не осталось ли в ней чего-то, сознающего, кем она стала.
Потом Элви открыла изоляционную камеру, извлекла оттуда Кару и Ксана, ожидая, что они могли бы помочь, прервать приступ, убивающий Амоса. Воспоминания были ясными и отчетливыми, только давними, словно все происходило несколько недель назад. Это из-за того, что случилось дальше.
Что-то вспыхнуло — яркий свет, он же звук, он же и воздействие, как удар по каждой клетке тела. Холден почувствовал, как что-то в нем раскрывается, непрерывно раскрывается, и он испугался, что никогда не прекратит раскрываться, что он весь превратится в непрерывное расширение, которое могло кончиться только аннигиляцией.
А потом, как во сне, он стал тысячей мест. Тысячей разных людей. Бесконечностью, в которой сама идея о Джеймсе Холдене потерялась как камешек в океане. Он был женщиной с ноющим плечом, на кухне незнакомого корабля допивавшей свою грушу дешевого кофе с каплей тайно добавленного спиртного. Он был молодым человеком на тесной инженерной палубе, занимался сексом с Ребеккой — кто она такая? — разрываясь между чувством вины и наслаждением собственной неверностью. Он был офицером лаконийского военного флота, укрывшимся в своем кабинете с погашенным светом, подавлял рыдания, чтобы экипаж не услышал, не узнал, как ему сейчас страшно.
Память вспыхивала и играла красками, как калейдоскоп из фрагментов личной жизни разных людей. Голова немного кружилась, даже если просто попытаться представить такое.
— Итак, — произнесла Элви, — мы должны признать, что отчеты полковника Танаки достаточно точные.
На стенном экране Танака кивнула в ответ. Рядом с ней с другого экрана смотрела Наоми, как рамкой окруженная интерьером командной палубы «Роси». Джим с Фаизом — в невесомости, в офисе Элви. Все они были вместе, и все в разных местах.
Медики просканировали Амоса вместе с Карой и Ксаном. Как и всех остальных в команде. И часы, прошедшие после неудачного погружения, были просто смерчем активности. Ученые проверяли и перепроверяли данные, выискивая любые закономерности, прежде чем те успеют измениться или полностью угаснуть. Джим не сомневался — они найдут то же самое, что и Танака в первый раз, когда спасся «Прайс».
Эта идея захватила его.
— Совершал ли кто-то переход, когда это произошло?
— Нет, — сказала Наоми. — На сей раз триггер не внутри врат. Это были мы.
— Да, я тоже так думаю, — согласилась с ней Элви. — Станция, Дуарте или оба в какой-нибудь комбинации нас отторгали. Отталкивали. Я считаю, что лекарства, рекомендованные полковником Танакой, смогли ослабить эффект. По крайней мере, для нас.
— Погоди, — вмешался Фаиз. — По крайней мере, для нас? В сравнении с кем?
— Вероятно, в этот раз распространение было шире, чем прежде. У меня есть отчеты об эффекте, подобном нашему, от пяти научных миссий, находившихся возле врат. И я не удивлюсь, если мы получим еще.
— И насколько далеко это может распространяться? — спросила Танака.
— Это нелокальный эффект, — ответила Элви. — Не имея ясного понимания о том, как он распространяется, я не могу делать сколько-нибудь осмысленных предположений.
— Полагаю, у меня есть некоторая индикация, — твердым, как клинок, голосом произнесла Наоми.
Ее изображение исчезло с экрана, и возникла серия тактических карт. Солнечные системы сменяли друг друга с интервалом в пару секунд — одна, другая и так далее. Это продолжалось, пока говорила Наоми. Карты не повторялись.
— Подполье и союзники сообщают, что после инцидента сто пять кораблей в семидесяти системах изменили курс и явно намерены идти сквозь врата. Это и корабли Лаконии, и подполья, и чисто гражданские. И они тоже все замолчали.
— Замолчали? — эхом повторил Джим.
Это было скорее потрясение, а не вопрос, но Наоми все же ответила:
— Нет ни радиосвязи, ни направленного луча. Никаких объяснений, они не доложили об изменении полетных планов. Но все повернули к нам.
— Радиомолчание выглядит непонятно, — заметил Фаиз. — Ведь видны же шлейфы двигателей. Тогда что они пытаются скрыть за радиомолчанием? Что выигрывают с его помощью?
— Ничего они не выигрывают, — сказала Танака. — Они просто больше не нуждаются в связи. — Они мыслят как общий мозг.
Элви издала тихий звук, что-то среднее между вздохом и всхлипом.
Танака либо этого не заметила, либо решила проигнорировать.
— Я взяла на себя смелость связаться с адмиралом Трехо. И надеюсь, что мы своевременно получим поддержку.
— Своевременно для чего? — спросил Джим.
— Для боя, — отозвалась Танака — так, словно это был идиотский вопрос.
— Разве мы уверены, что это враги? — задала вопрос Элви.
— Да, — сказала Танака. — Мы пытались войти на станцию. Нас оттолкнули. И теперь из-за этого в нашу сторону движется целый флот, управляемый коллективным мозгом. Если бы они спешили к нам с тортиком и украшениями для вечеринки, мы бы это знали, потому что сидели бы внутри станции и приятно общались с Первым консулом.