Кожа Анет Димитриадис была такой черной, что система изменила контраст изображения, и черты лица стали более отчетливыми. Танаку окатила волна страха, словно ушатом холодной воды.
— Твою мать, — пробормотала она.
В пространстве колец из врат полился мягкий свет, лишенный теней. А электромагнитное излучение на разных частотах заполнило пустоту, как глушилка сигнала. «Деречо» записал все это, заполнив свободную память необработанными данными со всех имевшихся датчиков. Корабли, находившиеся в пространстве колец, когда «Прайс» каким-то образом вернулся из мертвых, дрейфовали, ожидая своей очереди на допрос и разрешение уйти. Горстка других кораблей прошла через врата — медленно, неуверенно, словно мыши, которым пригрезилось мяуканье.
Желания и возможности Танаки расходились слишком сильно, чтобы быть независимыми переменными. Пришлось бы потратить много лет, допрашивая в своем кабинете каждого человека со всех кораблей, запугивать их, угрожать. Выяснить, что они помнят. У нее не было столько времени.
А самое главное — это вообще не входило в ее обязанности. Она охотилась за Уинстоном Дуарте, или кем там он стал, чтобы вернуть его (эту сущность) на Лаконию. Здесь произошло нечто завораживающее. Возможно, самое важное событие во вселенной. Но это не имело значения, потому что не входило в ее задачу.
Правда, она обнаружила кое-что поважнее своей задачи. Дважды в день Танака ела на камбузе «Деречо», но лишь поскольку какая-то глубинная, первобытная часть ее мозга считала, что в окружении других приматов безопаснее. Одиночество в кабинете слишком напоминало об уязвимости. Но и среди экипажа находиться было неприятно. Она ела яично-рисовую смесь, пила чай и возвращалась обратно в кабинет, ощущая облегчение от того, что вновь оказалась одна, но в то же время и тревожась. Она ненавидела себя в таком состоянии.
Танака велела Боттону послать представителей на каждый корабль, чтобы провести опросы, а к ней направлять только капитанов, ученых и сотрудников информационной службы. В перерывах между собственными опросами она слушала десятки чужих, досконально сравнивала их, как пес вгрызается в кость, чтобы добраться до костного мозга. Она переключалась между каналами, выхватывая пару вопросов, пару фраз и двигалась дальше. «К примеру, как ты чувствуешь, типа, что болит нога, да? Типа того, но в другом теле, усекаешь?» Танака переключилась на другой канал. «Меня вдруг охватила паника, только не моя паника, а кого-то другого, но я ее чувствовал».
Она снова переключилась. «Со мной был кто-то еще, только не в каюте. И не просто со мной, не просто рядом». Она убеждала себя, что это скучно, но врала. Ей было не по себе, а это совсем другое. Хотелось напиться, врезать кому-нибудь или потрахаться. Сделать хоть что-нибудь. Чтобы сосредоточиться на собственном теле и забыть обо всем, кроме себя.
Не то чтобы сообщение от Трехо было неожиданным, но Танака позволила себе надеяться, что оно, возможно, и не придет. Она достала грушу красного вина под свой вкус, сухого и терпкого, и выпила половину, прежде чем просмотреть послание.
Запись была плохого качества, с рябью и низким разрешением, система связи автоматически заполнила пропуски, насколько сумела, борясь с помехами от врат. Но даже несмотря на это, Танака заметила, как паршиво выглядит Трехо. Его неестественно зеленые глаза помутнели почти до молочного оттенка. Волосы стали белее и поредели. Синяки под глазами говорили о недостатке сна. Теперь Антон Трехо воплощал Лаконию, а он уже понял, что это место слишком велико для него. Неудивительно, что он так хотел вернуть Дуарте. Танака узнала его кабинет в Доме правительства. Она отсутствовала на Лаконии всего несколько месяцев, но казалось, будто это какие-то детские воспоминания.
— Полковник Танака, — сказал он, кивнув камере, словно смотрит прямо на нее. — Хочу поблагодарить вас за рапорт. Не буду вас обманывать. Я рассчитывал на другой исход миссии в системе Фригольд. Но на месте вам виднее. Я не собираюсь оспаривать ваши решения. Что касается остального... Что ж, это вызывает беспокойство.
— Хорошо сказано, сэр, — ответила она записи и выжала еще немного вина в горло.
Во время полета в невесомости все было не так, как надо, приходилось выдыхать пары изо рта в нос, чтобы ощутить вкус напитка.
— Я приказал еще трем кораблям Директората по науке поспешить к пространству колец, чтобы произвести полное исследование. Ваши данные будут переданы им, а также докторам Очиде и Окойе. Если в принципе возможно докопаться до причины этих явлений, они справятся.
В его голосе проскальзывало раздражение. Вероятно, на нее. Или на вселенную, на несправедливость случайности. А может, он просто слишком давно не занимался сексом. Она ведь ничего не знала о его жизни. Танака собралась, готовясь принять удар, каким бы он ни был.
— Конечно, я понимаю, насколько это интересно и тревожно, но также и отвлекает от вашей изначальной цели.
Изначальная цель. Он не произнес имя Дуарте. Даже сейчас. Какая неуместная секретность. Тереза Дуарте делит хлеб с врагом вот уже почти год. Наоми Нагата и все подполье давно знают, во что превратился Дуарте. Возможно, они не знают, что он решил воскреснуть, хотя, скорее всего, знают и это.
Трехо пытался сохранить все секреты, даже когда по всем статьям выходило, что его карты раскрыты. У нее засосало под ложечкой. Танака поняла, что Трехо продолжает говорить, а ее мысли блуждают где-то далеко, и она перемотала запись назад.
— ...от вашей изначальной цели. Вы должны сосредоточиться на задаче, полковник. Сейчас мне приходится жонглировать кучей задач, и хотя я ценю вашу активность, не забывайте, что вы — часть чего-то большего, гораздо большего. Доверьте это дело мне, что бы это ни было. И займитесь своим заданием. Мне вместе справимся с этой чертовщиной, как и всегда. Чем больше вы будете отвлекаться от своей миссии, тем меньше пользы от нее будет для Лаконии.
Сообщение закончилось. Это была не совсем угроза, уже хорошо. Но и ничем другим не назвать. Займись своим делом, или я лишу тебя статуса «омега». Он этого не сказал. В этом не было необходимости.
Танака медленно выдохнула в неподвижный воздух кабинета: «жопа», выжала остатки вина из груши и пошла на мостик. Она уже мысленно составляла ответ. «Я вернулась к поискам нашего объекта. Убеждена, что она — самый верный путь к выполнению задачи». Но прежде чем послать сообщение, она должна была на самом деле отправиться в путь.
И только остановившись на мостике, Танака поняла, что не была здесь после происшествия. За пультами сидели несколько человек в идеально синей лаконийской форме и слишком сосредоточенно пялились в экраны. Танака вдруг окунулась в ужасные воспоминания, как на младших курсах университета вошла в аудиторию, и там вдруг установилась тишина. Она не знала, то ли над ней смеются, то ли боятся. Шрам на щеке зачесался, и Танака с гордостью позволила раздражению перерасти в боль, но не почесала щеку.
Она оглядела мостик, как будто смотрит через прицел. Отметила мельчайшие недочеты — потертости на креслах и места, где новая ткань выделяется на фоне старой. Но почему-то это несовершенство успокаивало.
За капитанским пультом сидел Боттон, пристегнувшись к креслу-амортизатору, хотя тяга отсутствовала. Увидев Танаку, он отстегнулся, кое-как встал и включил магнитные ботинки. Она кивнула, и Боттон расслабился.
— Я получила послание от адмирала Трехо, — сказала она.
Боттон кивнул. Неужели он пытался скрыть улыбку? Сама того не желая, Танака припомнила вкус виски на его языке, более насыщенный и терпкий, чем когда она пила сама. Ощущение тепла в его горле. Она плыла в какофонии многочисленных сознаний, но это конкретное узнала сразу. Находясь внутри Боттона, она чувствовала интимную связь с ним — сильнее, чем при самом лучшем сексе. А он? Испытал ли он то же самое с ней? А может, прямо сейчас вспоминает одно из ее похождений с неподходящими мужчинами? Внезапно она почувствовала себя оскверненной, выставленной напоказ, хотя Боттон не сказал ни слова.
Когда Танака заглядывала внутрь подлинного разума Боттона, она чувствовала себя прекрасно. Но если другие люди копаются в ее личных воспоминаниях, познают ее так же глубоко, как она себя, хотя бы на мгновение... Все равно что проснуться и обнаружить, что тебя трахает незнакомец. Она всю жизнь балансировала между личным и общественным, не нарушая тонкую грань. Сама мысль о том, что эта мембрана может быть вскрыта, граничила с почти животным страхом.