Уж не рассказать ли ей,
как мы однажды наткнулись на три вражеских окопа, где все солдаты застыли в своих позах, словно громом пораженные? На брустверах, в убежищах,
везде, где их застала смерть, стояли и лежали люди с синими лицами, мертвецы.
- Ах, мама, мало ли что люди говорят, - отвечаю я, - Бредемайер сам не знает, что плетет. Ты же видишь, я цел и даже поправился.
Нервная дрожь и страхи матери возвращают мне спокойствие. Теперь я уже могу ходить по комнатам, разговаривать и отвечать на вопросы, не
опасаясь, что мне придется прислониться к стене, потому что все вокруг вдруг снова станет мягким как резина, а мои мускулы - дряблыми как вата.
Мать хочет подняться с постели, и я пока что ухожу на кухню к сестре.
- Что с ней? - спрашиваю я.
Сестра пожимает плечами:
- Она лежит уже несколько месяцев, но не велела писать тебе об этом.
Ее смотрело несколько врачей. Один из них опять сказал, что у нее, наверно, рак.
Я иду в окружное военное управление, чтобы отметиться. Медленно бреду по улицам. Время от времени со мной заговаривает кто-нибудь из
знакомых.
Я стараюсь не задерживаться, так как мне не хочется много говорить.
Когда я возвращаюсь из казармы, кто-то громким голосом окликает меня.
Все еще погруженный в свои размышления, оборачиваюсь и вижу перед собой какого-то майора. Он набрасывается на меня:
- Вы что, честь отдавать не умеете?
- Извините, господин майор, - растерянно говорю я, - я вас не заметил.
Он кричит еще громче:
- Да вы еще и разговаривать не умеете как положено!
Мне хочется ударить его по лицу, но я сдерживаюсь, иначе прощай мой отпуск, я беру руки по швам и говорю:
- Я не заметил господина майора.
- Так извольте смотреть! - рявкает он. - Ваша фамилия?
Я называю свою фамилию. Его багровая, толстая физиономия все еще выражает возмущение.
- Из какой части? Я рапортую по-уставному. Он продолжает допрашивать меня:
- Где расположена ваша часть? Но мне уже надоел этот допрос, и я говорю:
- Между Лангемарком и Биксшоте.
- Где, где? - несколько озадаченно переспрашивает он.
Объясняю ему, что я час тому назад прибыл в отпуск, и думаю, что теперь-то он отвяжется. Но не тут-то было. Он даже еще больше входит в раж:
- Так вы тут фронтовые нравы вздумали заводить? Этот номер не пройдет! Здесь у нас, слава богу, порядок!
Он командует:
- Двадцать шагов назад, шагом - марш! Во мне кипит затаенная ярость.
Но я перед ним бессилен, - если он захочет, он может тут же арестовать меня. И я расторопно отсчитываю двадцать шагов назад, снова иду
вперед, в шести шагах от майора молодцевато вскидываю руку под козырек, делаю еще шесть шагов и лишь тогда рывком опускаю ее.
Он снова подзывает меня к себе и уже более дружелюбным тоном объявляет мне, что на этот раз он намерен смилостивиться. Стоя навытяжку, я ем
его глазами в знак благодарности.
- Кругом - марш! - командует он.
Я делаю чеканный поворот и ухожу.
После этого вечер кажется мне испорченным. Я поспешно иду домой, снимаю форму и забрасываю ее в угол, - все равно я собирался сделать это.
Затем достаю из шкафа свой штатский костюм и надеваю его.
Я совсем отвык от него. Костюм коротковат и сидит в обтяжку, - я подрос на солдатских харчах. С воротником и галстуком мне приходится
повозиться.