Строгий арест пришлось бы отсиживать в погребе. Раньше нас еще привязывали к дереву, но сейчас это запрещено. Все-таки иногда с нами
обращаются как с людьми.
Не успели Тьяден и Кропп отсидеть час за проволочной решеткой, как мы уже отправляемся навестить их. Тьяден встречает нас петушиным криком.
Затем мы до поздней ночи играем в скат. Этот дурень Тьяден, как всегда, выигрывает.
Когда мы собираемся уходить, Кат спрашивает меня:
- Что ты скажешь насчет жареного гуся?
- Неплохо бы, - говорю я.
Мы забираемся на машину с боеприпасами. За проезд с нас берут две сигареты. Кат заметил место точно. Птичник принадлежит штабу одного из
полков. Я берусь стащить гуся, и Кат меня инструктирует. Птичник находится за оградой, дверь не на замке, а только на колышке.
Кат подставляет мне руки, я упираюсь в них ногой и перелезаю через ограду. Кат остается стоять на стреме.
Несколько минут я стою на одном месте, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте. Затем узнаю птичник. Тихонько подкрадываюсь к нему, нащупываю
колышек, вытаскиваю его и открываю дверь.
Я различаю два белых пятна. Гусей двое - это нехорошо: одного схватишь, другой разгогочется. Значит, надо хватать обоих, только побыстрей,
тогда дело выгорит.
Одним прыжком я бросаюсь на них. Одного мне удается схватить сразу же, через мгновение я держу и второго. Я с остервенением бью их головами
об стену, чтобы оглушить. Но, должно быть, мне надо было двинуть их посильнее. Подлые твари хрипят и начинают бить лапами и хлопать крыльями.
Я сражаюсь с ожесточением, но, бог ты мой, сколько силы у этакого вот гуся! Они тащат меня в разные стороны, так что я еле держусь на ногах.
Жутко смотреть, как они трепыхаются в потемках, белые как простыни; у меня выросли крылья, я уже побаиваюсь, не вознесусь ли я на небо, в
руках у меня словно два привязных аэростата.
Без шума дело все-таки не обошлось: одна из длинношеих птиц хлебнула воздуху я заверещала как будильник. Не успел я оглянуться, как что-то
мягкое подкатилось к птичнику: я ощущаю толчок, падаю на землю и слышу злобное рычание. Собака... Я поглядываю на нее сбоку, она вот-вот готова
вцепиться мне в глотку. Я тотчас же замираю и первым делом подтягиваю подбородок к воротнику своей солдатской куртки.
Это дог. Проходит целая вечность, прежде чем он убирает свою морду и садится рядом со мной. Но как только я пытаюсь шевельнуться, он рычит. Я
размышляю. Единственное, что я могу сделать, - это как-нибудь дотянуться до моего револьвера. Так или иначе мне надо убраться отсюда, пока не
пришли люди. Сантиметр за сантиметром я подбираюсь рукой к кобуре.
У меня такое ощущение, будто прошло уже несколько часов. Каждый раз легкое движение руки - и грозное рычание, затем полная неподвижность и
новая попытка. Когда наконец револьвер оказался у меня в руке, она начинает дрожать. Я прижимаю ее к земле и уясняю себе план действий: рывком
поднять револьвер, выстрелить прежде чем дог успеет вцепиться и удрать.
Я делаю глубокие, медленные вдохи и успокаиваюсь. Затем, затаив дыхание, вскидываю револьвер. Выстрел. Дог с воем метнулся в сторону, я
пробкой вылетаю в дверь и лечу кувырком, споткнувшись об одного из удравших гусей.
Я успеваю на бегу подхватить его, одним взмахом швыряю его через ограду и сам взбираюсь на нее. Я еще сижу на гребне стены, а дог уже
оправился от испуга и прыгает, стараясь достать меня. Я кубарем скатываюсь на другую сторону. В десяти шагах от меня стоит Кат, с гусем под
мышкой.