– Заняться любовью.
Брови Грин взлетают вверх; она хочет что-то сказать, но не может сразу найти – что; бледнеет, краснеет и в результате выдаёт то, что первое подворачивается на язык:
– С кем?
Понимает, что сказала, когда вопрос уже прозвучал, и ещё больше краснеет. Я с удовольствием наблюдаю за её реакцией. Молчу, многозначительно выгнув бровь. Смотрю ей в глаза. В конце концов она не выдерживает и отводит взгляд, но не возмущается, не обзывает меня наглецом. И даже не уходит, раздражённо чеканя шаг. Удивительно! Сидит, смущённо уткнувшись взглядом в свои колени, и безуспешно борется с улыбкой. Чёрт возьми, ей смешно! Правильные девочки в такой ситуации не смеются. У правильных девочек из такой ситуации два выхода: отвесить мне пощёчину или умереть со стыда. Скади Грин, ты бесподобна!
Пару минут молчим. Потом она спрашивает, кем я был до войны. Надеется найти там какое-то доказательство своим словам, но не найдёт. Думает списать мой дерьмовый характер на тяготы военного времени… Сперва меня задевало её невысокое мнение обо мне, а теперь огорчает то, что на самом-то деле я хуже, гораздо хуже, чем она думает.
– Нет, Скади Грин, война не меняет нас, а просто открывает другие стороны. Мы те, кто мы есть. Хоть до, хоть после. Ты – дочь героя, которая верит в свои идеалы, а я – тот, у кого их нет, – поднимаюсь на ноги, – потому что из всех наших зависимостей эта – самая страшная. Рано или поздно ты в них разочаруешься. А до этого наделаешь из-за них уйму глупостей.
– Мой отец служил императору. И его отец. И отец его отца. Мы верны своей стране. В этом невозможно разочароваться!
Киваю, усмехаюсь.
– Тебе виднее, Скади Грин. Я в своём отце разочаровался ещё в младенчестве. А когда мне было тринадцать, убил его. Что теперь скажешь? По-прежнему думаешь, что я не такой, каким кажусь?
Молчит, смотрит на меня озадаченно.
– Либо ты врёшь, либо… всё было не так. Должны быть какие-то причины! – делает вывод.
Приседаю рядом на корточки, чтобы не смотреть на неё сверху вниз, а ей, оставшейся сидеть на полу, не задирать на меня голову.
– Иногда люди просто совершают то, что совершают, Скади. Не суди по себе. Если ты ни разу в своей жизни не делала гадостей, то это вовсе не значит…
– Делала, – перебивает она упавшим голосом, – ещё как делала.
– У-у-у! – с ироничным уважением протягиваю я, чувствуя, что разговор уходит в слишком интимное русло. – Неужели обозвала дурным словом одноклассницу? – пытаюсь перевести всё в шутку.
– У меня были отношения с моим инструктором в лётной академии, – роняет она и опускает глаза, – ему было сорок, мне не было и двадцати…
– Возмутительно! – натянуто улыбаюсь.
– И он был женат… – добивает она.
Не меня добивает. Себя. А у меня возникает мерзкое чувство, что она рассказывает мне это сейчас, как на исповеди. Снимает с себя лишнюю тяжесть, потому что чувствует близость смерти. Нет, Скади Грин, я не дам тебе погибнуть здесь, даже если ты решишь вывалить на меня всю свою жизнь со всеми её грехами и тайнами! Не рассчитывай!
***
Медина отрывается от разобранной приборной панели «Литы» так резко, что боль простреливает затёкшую поясницу. Он понял! Он нашёл способ запустить дирижабль класса А! Восторг, облегчение, надежда – всё это захлёстывает, переполняет пилота и иссякает столь же быстро, как и возникает: на «Ржавом призраке» осталось двадцать человек. На «Литу» поместится не больше шести. Для того, чтобы её починить, нужно будет забрать одну из деталей «Призрака», и тогда остальные оставшиеся на нём солдаты – покойники. Винтерсблад бросит лишних, а вернуться за теми, кого оставят, они, конечно, не смогут. Это не выход. «Лита» – пока не выход. Нужно попытаться запустить дредноут, чтобы спасти всех, кто ещё жив.
Медина никому не рассказал о своём открытии и с ещё большим упорством взялся за починку «Ржавого призрака». Но ничего не получалось… Время шло, оставшиеся в живых сходили с ума и прыгали за борт. Все до смерти измучились. Сам Медина, кажется, до сих пор держался только благодаря тому, что уже знал: спасение есть! А вот капитану Грин на глазах становилось хуже. Сейчас она сидела в кресле напротив ковыряющегося в приборной панели Медины, словно в полусне: плечи опущены, глаза полуприкрыты. Она измотана настолько, что даже нет сил разговаривать.
В гондолу управления в облаке сигаретного дыма вошёл Винтерсблад. Нет, не вошёл – ввалился. Выглядел он скверно. Упёрся в косяк ладонью, другой с нажимом потёр глаза.
– На цеппелине остались только мы.
Медина резко поднялся со своего места. Опоздал. Он опоздал! Можно было спасти шестерых, оставив на дредноуте одного. Но теперь их только трое. В два раза меньше, чем может увезти «Лита»…
– Я нашёл причину неисправности в «Лите», – как во сне, сообщил он Винтерсбладу, – и могу устранить её.
– Тогда чего ты сидишь? – взвился подполковник.
Кирк попытался объяснить. Голос его был едва слышен, но твёрд. Он ошибся, слишком затянул… Но он не смог бы бросить здесь полтора десятка человек. И десяток бы не смог. И даже пятерых… Повторись это вновь, он сделал бы тот же выбор.
Кажется, подполковник готов свернуть ему шею. Что ж, его право! Медина от своего решения не отступится. Но Винтерсблад неожиданно изменился в лице, словно его переключили с гнева на… сострадание?
– Вытащите нас отсюда, майор… Вы молодец! – сказал он.
Медина бросился в грузовой отсек, к «Лите», чтобы заменить в её приборной панели нужную деталь. Двигался, как в густом киселе: ноги не слушались, в голове был шум и беспорядок. Ватными пальцами он открутил испортившуюся деталь, и тут снаружи услышал хриплый крик Винтерсблада: «Майор! Неси верёвки!»
Кирк, спотыкаясь, выскочил из кабины «Литы», увидел безвольно висящую на Винтерсбладе Грин и всё понял. Любое промедление – и ещё одной жизнью меньше. После состояния, похожего на опьянение, на Скади, как и на всех предыдущих, накатит буйство и желание прыгнуть за борт. Только вот чем помогут верёвки?
– Свяжи нас, майор! – командует подполковник. – Крепко! Нога к ноге, запястье к запястью. Я попытаюсь удержать её. Она женщина, и не такая сильная, как наши парни, должно получиться. Быстрее, Медина, быстрее!
Пилот принялся выполнять приказ. Пальцы словно распухли и еле шевелились. Винтерсблад, выхватив у него одну из верёвок, привязывал Грин крест-накрест спиной к своей груди. Он был лишь в тонкой рубашке – без кителя, без перчаток, и верёвки сильно порежут его, когда Скади начнёт…
– Быстрее, Медина! К чертям китель, времени нет! – крикнул подполковник на вопрос пилота, и тот спешно затянул на его запястьях крепкие узлы. – Чини дирижабль, майор, – Винтерсблад обхватил руками Грин, чтобы легче было сдерживать её сопротивление, – у неё нет времени! И у тебя его тоже почти не осталось, – закончил подполковник, глядя в неестественно расширенные зрачки Медины.