– Не проще было назначить его на другой цеппелин?
– Не проще. Как пилот Фрипп всё-таки очень хорош. У него есть чему поучиться. Особенно такому талантливому молодому человеку, как наш лейтенант. Так что вам придётся стать для Медины старшим товарищем, к которому он сможет обратиться в затруднительной ситуации, а вы подскажете ему, в каком направлении двигаться.
– Медина? – вскинул взгляд Винтерсблад.
– Верно. Кирк Медина. Вы летали с его отцом – Андресом. Так что общие темы у вас уже есть. Осталось лишь найти общий язык, – Ортиз доброжелательно улыбнулся.
– Ну, отлично, – пробурчал Блад, выйдя из кабинета, – назначили нянькой для ребёнка и сиделкой для старика! Чтобы вовремя предупредил, если полоумие второго начнёт выходить за пределы его башки и влиять на нежную душу первого. И оба – в гондоле управления: бегай к ним теперь со своего места, хоть разорвись между ними и пехотой!
– Ты начал ворчать, – шутливо прищурилась ожидавшая его в коридоре Юна, – значит, возвращаешься к обычной жизни. Это не может не радовать!
– Почему бы нам не поменяться пилотами, а, Тен? – поинтересовался офицер.
– Даже если Фрипп и пустит меня на борт своего дредноута, к вечеру того же дня из нас двоих выживет только один, – усмехнулась она, – и, смею предположить, это буду я.
– Думаешь, мне он понравится больше?
– Думаю, ты не такой упёртый в своих политических взглядах, как я. Фрипп знает, что в имперские времена я была революционным террористом. И он категорически не согласен с некоторыми из наших с Троем методов.
***
Винтерсблад курил на технической галерее воздушной пристани. Здесь его сложно было заметить, зато офицеру открывался прекрасный вид на находящийся ниже уровня галереи причал с пришвартованным «Ржавым призраком». Команда цеппелина и его капитан были на борту ещё со вчерашнего дня, а вот пехота подтягивалась только сейчас. Блад наблюдал за возвращающимися из увольнения солдатами – своей командой. Построение будет прямо на дредноуте, тогда Винтерсблад с ними и познакомится, но некоторые выводы он сделал уже сейчас.
В глаза сразу бросилось, насколько 417-й полк отличался от 286-го. Большинство бойцов Тен были не старше тридцати; она подбирала не столько физически сильных солдат, сколько быстрых, ловких и сообразительных. Ребята из 417-го на вид были старше Винтерсблада, а шириной плеч едва вписывались во входной проём дредноута (некоторые всё-таки не помещались и проходили боком). Они с искренней радостью хлопали друг друга при встрече квадратными мозолистыми ладонями по плечам и громко гоготали, отпуская грубые шуточки.
Чувство юмора выдаёт в человеке ум и образование. Судя по шуткам, эти ребята закончили лишь среднюю школу и в лучшем случае – ускоренные военные курсы. Их сильной стороной была тяжёлая физическая работа по заданному плану, а не ум, стратегическое мышление и искусство боя, требующее импровизации и смекалки.
– Какой-то конкурс на лучшего лесоруба, а не элитные войска воздушной пехоты! – между затяжками пробубнил себе под нос Винтерсблад. – Что ж, посмотрим, можно ли договориться с вашим капитаном… И кто из нас кого пережмёт, и кто кого будет слушаться.
Вообще-то самый главный в воздухе – это капитан дредноута. Пусть воздушная пехота лично ему и не подчиняется, но её командир – должен, и, если ситуация спорная, последнее слово – за капитаном. Но за несколько лет службы с Тен Блад привык к иному положению вещей: Тень отдавала приказы и редко спрашивала чьё-то мнение.
– Кого выслеживаешь, командир? – раздался за спиной властный хрипловатый голос.
Офицер обернулся. Перед ним высился полковник Фрипп. Ему было за пятьдесят, он курил трубку и был похож на старого морского волка из детских книжек: суровое обветренное лицо; седеющая короткая борода – старомодная, но аккуратная; по загорелой коже от внешних уголков глаз разбегаются белые лучи: так бывает, если человек постоянно улыбается или щурится. Улыбаться Фрипп не умел.
– Иди вниз, командир, нечего тут принюхиваться, – с подозрением глядя на Блада, сказал капитан, – у нас парни простые: смотрят прямо, говорят честно…
– Шутят похабно, – вполголоса вставил подполковник, и на жёстком лице Фриппа вмиг проступили, словно трещины на стекле, тонкие линии морщин, хотя его выражение не изменилось. – Докурю и спущусь, – кивнул Винтерсблад.
То, как полковник молчал, ему не понравилось: это молчание имело предостерегающий оттенок.
– Ты, командир, – неспешно начал капитан, чуть понизив голос, – если хочешь на борту дело делать, а не у себя в каюте для красоты сидеть, оставь все председательские наказы здесь, на земле. Не таскай их на мой цеппелин. Всё равно придётся сбросить, как лишний балласт. И уж твоя беда, если слишком крепко в них вцепишься…
– С чего вы взяли, что есть какие-то наказы?
– Да брось, командир, я не вчера родился! Я знаю, кто ты. Все знают. И после такого ни один офицер не выскочил бы в дамки так скоро, как это сделал ты. Запихали бы куда-нибудь к чёрту на рога, подальше с глаз и от газетных статей. И хорошо, если вообще на дредноут, а не на землю. Так что тут без владычной руки не обошлось. И всё это, конечно, не в благотворительных целях.
Блад помолчал, раздавил окурок о железные перила галереи.
– Слышал, что «Ржавый призрак» не использует пехоту, пренебрегает абордажными атаками, предпочитая стрелять с дальней дистанции. Я здесь, чтобы научить ваших парней драться. Чтобы ваша пехота соответствовала своему капитану. Вот и весь наказ.
Винтерсблад бросил окурок и собрался уйти с галереи, но перед ним, загораживая весь проход, стоял Фрипп, даже не подумав подвинуться, чтобы дать подполковнику пройти. Офицеру оставалось либо протискиваться в узкий зазор между капитаном и перилами, либо идти напролом, толкнув полковника плечом. Чутьё подсказывало Бладу, что от этого его выбора зависят не только их с Фриппом отношения, но и его судьба на «Ржавом призраке». Но он всё-таки выбрал второе.
***
Летаем с Фриппом третий месяц, и это худшее время в моей жизни, если не считать допросов в госбезопасности! Вылеты у нас короткие – не дольше трёх дней. Потом дня два на земле в части, и снова вылет. Я догадываюсь, что без Ортиза здесь не обошлось: наверняка боится надолго оставлять Фриппа наедине с командой и пехотой в замкнутом пространстве, но после длительных полётов с Тен такая дерготня – с борта на землю и обратно – для меня непривычна. Это раздражает. Но, кажется, – только меня. А вот всех остальных раздражаю я.
Солдаты смотрят на меня, как на мебель. Точнее, как на табуретку, на ножки которой они регулярно налетают мизинцами, но переставить её в другое место не представляется возможным. Но на открытый конфликт никто не идёт. Наоборот, – во время построений пехотинцы с фальшивой показной улыбкой от уха до уха на каждый мой приказ орут: «есть, сэр!» и выполняют его с особым тщанием, как верные псы, выслуживающие сахарную косточку.
Но всё это – чистой воды фарс. За идиотскими рожами старательных дворняжек нет-нет да и проступает презрительный оскал бойцовских собак, которые лишь терпят меня, ожидая команды настоящего своего хозяина.
Чисто физически, по силе и выносливости, каждый из них превосходит меня. Но что касается их мастерства в бою – вот тут у меня сомнения, и очень большие. Проверить пока не удаётся: всё это время Фрипп успешно избегает абордажей.
Каждый раз, когда он атакует неприятеля, открывая по нему огонь, я вламываюсь в капитанскую обитель – гондолу управления – и настаиваю на абордаже. И каждый раз он меня игнорирует.
– Ты бы вернулся к своим солдатам, командир, – мягко замечает Фрипп, – а мы уж здесь как-нибудь сами…
– Это неэффективно, – доказываю я, – вы повредите имперский цеппелин достаточно, чтобы он вышел из боя, но не настолько, чтобы этот бой стал для него последним! А они, в свою очередь, повредят «Ржавый призрак». Позвольте пехоте делать своё дело: берите имперцев на абордаж, пока они не взяли нас, и мы сломаем их!
– Пробоина по левому борту, сэр! – сообщает капитану второй пилот – лейтенант Медина. – Баллоны не задеты, но совсем рядом! – он нервно оглядывается на меня, и я отмечаю, что он не вполне согласен с решениями Фриппа.