И Риша поймала. Но совсем не то, на что рассчитывала.
Это произошло (произойдет) спустя примерно три недели от настоящего дня. Ришу наконец-то выпустят на волю и она встретится с Шабо. Братишка будет сам не свой: страшно взволнован, рад видеть сестру и одновременно невыносимо подавлен – от всех этих обуревающих его эмоцией Ришу начнет буквально трясти. Он скажет что-то обидное про отца, что-то вроде: «не слушай его, старого дурака, он сам не понимает, что несет», и будет крепко обнимать ее и чуть не плакать. Он будет стараться утешить Ришу, попытается держаться бодрячком. Но Риша из будущего, которая свою ситуацию знает лучше, чем Риша из настоящего, не спросит его об Ами и ни о чем другом, а просто констатирует факт: «Жребий пал на тебя». И Шабо, все-таки заплакав, ответит: «Да, Мариша. Но даже не вздумай допустить и мысли, будто это твоя вина».
Риша заблудилась. Она словно потеряла всякую волю, потеряла себя, смысл думать и прикладывать усилия. Она все брела и брела по парку куда-то, не разбирая дороги, не тревожась о том, что может поскользнуться, упасть со склона и изувечиться, что ветки деревьев поцарапают лицо или что-нибудь опасное очутится на пути. Она просто продолжала шагать, как будто бы надеясь уйти от своего дара, избегнуть неминуемого, притвориться, что ее здесь никогда не было. А значит – и ничего не было, и будущее еще никогда не произошло.
Но ей не повезло. То ли парк был спроектирован таким образом, чтобы слепые девушки в нем не терялись, то ли разум ее подспудно помнил дорогу, машинально ведя тело по однажды заученному маршруту, но долго ли коротко ли, а вернулась Риша в родной барак. Там как раз все собирались к ужину, и Ами, чем-то воодушевленная, была среди товарок и громогласно смеялась. Безразлично Риша вспомнила, что так и не узнала в будущем, что случится с подругой. Но сейчас это было уже не важно. Незаметно она прошмыгнула в общую спальню мимо дружно хохочущих девушек. Села там на свою койку и, сложив на коленях руки, замерла.
Ей было больно дышать. Колючий ком стоял в горле, и в груди теснило так сильно, что страшно было даже чуть-чуть пошевелиться. Впервые в жизни Риша остро осознала, насколько она беспомощна и одинока в своей слепоте. У нее не нашлось голоса, чтобы позвать товарок на помощь, и несколько секунд она просто боролась с собой за глоток воздуха. Затем ей удалось сглотнуть, вдохнуть, задышать, и тут же Риша схватила свою тощую подушку и вжалась в нее лицом, пряча всхлипы и слезы, в которые превратился огненно-острый ком из горла.
Она не знала, сколько времени прошло, когда ее безмолвные, задушенные рыдания, наконец, прекратились. Грубая ткань подушки промокла насквозь. На Ришино счастье в этот час никого в спальне не случилось, все девушки были в трапезной за ужином, и, обессиленная горем, Риша просто легла на койку, не раздеваясь, и тот час провались в глубокий сон, которым ее организм спасся от чудовищной новости. Весь главный ужас которой заключался в том, что Риша из будущего была абсолютно уверена: раз жребий пал на ее брата, то его ожидает та же самая участь, что и бедного Сардиса. И виной всему этому только она, Риша.
Ей снилось, как она спускается вниз по узкой винтовой лестнице. Смрадно чадил факел, который она несла в высоко поднятой правой руке, в то время как левая касалась осклизлой, грубой кладки стены. Как и в своих мистических потусторонних путешествиях с проводником-леопардом, в этом сне она была зрячая и оттого ей было страшно неудобно – дым от коптящего факела мешал дышать, глаза слезились и все мельтешило в них от дрожащего, колеблющегося света, а рука, несущая факел, вскоре устала. Но спуск в подземелье был долгим, скучным, и Риша успела притерпеться к неудобству быть зрячей.
Рано или поздно она все же достигла конца лестницы и поняла, что оказалась глубоко под землей. Согнувшись в три погибели, она втиснулась в земляной лаз, очутившийся перед ней, и пересекла его на полусогнутых, едва не задохнувшись от факельного дыма. Однако выбираться из лаза не спешила, а вместо этого, высунувшись, осторожно обвела рукой с горящим факелом открывшееся ей широкое темное пространство.
Внезапно ей сделалось дурно, тошнота подступила к горлу. Она оказалась в чьей-то гигантской норе, и совсем рядом с ее протянутой рукой копошились, переливаясь, огромные длинные, кольчатые тела червей, покрытых белесым пушком. Вероятно, черви почуяли присутствие Ришы, потому что они зашевелились активнее, как будто бы врастая и вырастая друг из друга, и вскоре напротив скорчившейся в узком лазу, замершей от ужаса девушки закачались тупые уродливые головы с бусинками кроваво-красных, странно неуклюжих глаз. Несмотря на весь ужас от собственной микроскопической несоразмерности и ничтожности по сравнению с великаньими головами, Риша все же испытала удивление. Она почему-то была уверена, что этих нелепых глаз у них на головах не должно было быть. Червям полагалось быть слепыми, ровно точно так же, как и ей самой. Ведь большая часть их жизни проходила под землей, в земле, и зрение им было не нужно.
«Ты спрашиваешь, для чего мне глаза? – ощутила Риша безмолвный вопрос. Головы колебались перед ее лицом, кровавые глазки-бусинки смотрели пусто, не мигая. – А для чего они тебе?» – Риша вздрогнула, на миг представив, что ее невозможно зрячие глаза выглядят точно так же, как у червей напротив.
«Я противна тебе?» – новый вопрос прошелестел как мерзкое прикосновение, и Рише потребовалась вся ее сила воли, чтобы не зажмурится.
«Кто ты? – спросила она, осторожно меняя тему. – Зачем я здесь?»
«Я спала в корнях древа, под источником, – каждое слово отзывалось в ней дрожью отвращения, как если бы склизкие щетинистые чешуйки дотрагивались до ее кожи. – Твое горе пробудило меня. Я хочу помочь тебе избыть твое горе, но получится у меня или нет – зависит только от тебя».
«Что я должна сделать?» – похолодев, тихо спросила Риша. Впервые за весь сон она вспомнила, что с ней случилось (случится) наяву.
«Попроси меня помочь, – глядя слепо и пристально, велели ей гигантские головы. Бесконечные кольца вились за ними в темноте, за пределами дрожащего круга света от догорающего факела. – Я помогу, если ты попросишь правильно».
Риша замерла. Внезапно ей сделалось понятно, где она находится и с кем разговаривает. Ее объял ужас совсем иной природы, гораздо более всеобъемлющий.
Медленно, боясь лишний раз вздохнуть, она обвела своими новыми зрячими глазами пространство вокруг.
Пляшущий свет факела. Переливы огромного блестящего тела на грани света и тьмы. Белесые, будто в капюшоны укутанные, головы, с абсурдными немигающими алыми глазками, как будто многоглавый червь, их носитель, страдал аллергией. И отвратительный запах гнили и разложения, который пробивался даже сквозь смрад коптящего факела. «А мы пели Ей гимны, – подумала Риша в священном трепете, но отнюдь не восторга, а глубокого ужаса и скорби. – Прославляли Ее, вечноживущую. А ведь Она… при смерти!»
«Попроси же меня», – настойчивое, прозвучало повеление вновь, и одна из голов, двигаясь, как показалось поначалу обомлевшей Рише, словно замедленный таран, совершила к ней бросок.
Девушка вскрикнула и, присев, машинально ткнула факелом. Раздался рев, земля содрогнулась, факел зашипел и погас, а Ришу встречный удар опрокинул с ног, зашвырнув к противоположной стене узкого лаза. Ошеломленная, Риша попробовала сесть, сверху на нее просыпались влажные комья земли и какие-то корешки. Чудовище снаружи бесновалось, лупя по горлышку лаза то ли своими тупыми головами, то ли хвостами, – без факела было уже не разобрать. Земля вокруг скрипела, стонала и сыпалась, и Риша наощупь, как ей было привычно, заторопилась назад к лестнице, пока ее не погребло заживо. Слезы жалости и разочарования градом катились из глаз, но хотя бы не мешали видеть, поскольку в кромешной тьме ничего увидеть было невозможно. Глотая слезы и сопли, теряя равновесие и поминутно заваливаясь на бок от внешних ударов, Риша ползла на четвереньках и, наконец, измазанные в земле ладони ее нащупали подножие каменной лестницы. Не вставая с колен, она начала взбираться по ступеням, и тут-то ее нагнало веющее ледяной ненавистью обещание: «Я буду уничтожать всех, кто тебе дорог, до тех пор, пока ты не попросишь меня о помощи, самоуверенная букашка».
Зарыдав в голос, Риша выпрямилась и вслепую побежала по лестнице вверх, лишь бы подальше от страшного подземелья, в котором, пожираемая червями заживо, медленно умирала Праматерь, Вечная богиня, та самая, во имя которой уходили на заклание агнцы. Та самая, чьими живыми воплощениями на земле служили Мудрые матери. А Риша, и подобные ей слепые жрицы-сестрицы, должны были пестовать Ее совершенные дары, какие некогда обещала Она преподносить перволюдям в ответ на их покорность и правильную просьбу.