Этот голос даже не был похож на человеческий. Он прозвучал зловеще и жутко, и наполнил страхом самые потаённые уголки моей души.
Ханна. Так меня звали. Я Ханна.
И я… пыталась выжить.
Я резко вздохнула, словно меня только что вытащили из-под воды, и открыла глаза. Я находилась на низких санях, вмещавших двух человек, укутанная в большое количество одеял.
И эти сани были прикреплены к чёртовому оленю.
На какое-то мгновение я уставилась на животное, как вдруг оно повернуло голову и уставилось на меня в ответ своими блестящими карими глазами, словно задавалось вопросом, кто я такая.
Святое дерьмо.
— Суло! — сказал Расмус оленю, достав ещё несколько одеял и звериных шкур откуда-то сзади, и начал укрывать меня ими. — Пошла.
Олень побежал, и сани поехали сквозь сугробы, пока не встроились в колеи, оставленные здесь ранее. Расмус пытался держать равновесие и согревать меня, насколько это было возможно. Но, несмотря на всё то количество одеял, которые он на меня положил, мне не становилось теплее. Я продрогла до костей.
— Куда мы едем? — спросила я, стуча зубами.
Я хотела указать ему на то, что с его стороны было безумием выбрать сани запряжённые оленем вместо машины, но Суло начал набирать скорость, а мы продолжили скользить вперёд, уезжая все глубже в сосновый лес. Я посмотрела через плечо на гостиницу и едва ли смогла разглядеть её огни. Я также не услышала и не увидела ни одного из наших преследователей.
Я просто неслась в темноту с незнакомцем на олене.
Меня снова накрыло изнеможение, но на этот раз я сомневалась, что кто-то проник мне в голову. Уровень адреналина начал снижаться.
— Мы едем в безопасное место, — сказал Расмус. — В дом твоего отца.
КОТТЕДЖ
Я проснулась от запаха свежего кедра, кардамона и дрожжей. На какое-то мгновение я перенеслась обратно в коттедж отца на озере, где просыпалась в крошечной комнатке с тяжёлыми шерстяными одеялами в изножье кровати, простыми акварельными картинами с изображением цветов на стенах, в окружении запахов травяных настоек, которые он изготавливал на день вперёд, и запаха пуллы, которую он пёк мне на завтрак. От этого ностальгического аромата мне захотелось свернуться под одеялом и снова с удовольствием уснуть.
Но потянув за одеяло, я осознала, что не знаю, где на самом деле нахожусь. И тут на меня обрушились странные и ужасные воспоминания о прошлой ночи.
Я резко вздохнула и выпрямилась, чуть не ударившись о низкую деревянную балку на скошенном потолке. Я находилась в помещении типа чердака, в маленькие окна которого, располагающиеся со всех сторон, проникал серый свет. Углы рам заиндевели и были покрыты снегом.
— Ты проснулась? — произнес голос снизу, и мне понадобилось мгновение, чтобы идентифицировать его.
Я начала перебирать в голове имена, пока не нашла правильное.
Расмус. Этот голос принадлежал Расмусу.
Но кем был этот чертов Расмус, и что со мной вообще произошло?
Я начала стягивать с себя одеяло, как вдруг что-то заставило меня остановиться и уставиться на него. Оно было таким знакомым на ощупь, и таким приятно тяжёлым. Я смотрела на него в тусклом свете: на сине-красный узор из снежинок и квадратов, — а потом заметила и другие одеяла, сложенные в изножье кровати, и, чёрт… это не было игрой моего воображения. Это были те самые одеяла из моего детства, с которыми я росла в доме в Савонлинне, а затем в коттедже отца. Это были его одеяла.
Я откинула одеяло и испытала облегчение, увидев, что на мне всё ещё были джинсы и свитер, после чего осторожно встала с кровати и, стараясь не удариться головой о низкий потолок, подошла к лестнице и заглянула в отверстие. Успокаивающий запах сливочного масла, сахара и кардамона поднимался вверх вместе с уютным теплом.
Я спустилась вниз по деревянной лестнице и оказалась в небольшой гостиной, к которой примыкала кухня небольшого размера. Всё здесь казалось одновременно знакомым и странным, из-за чего я почувствовала себя неловко, но комфортно. На стенах со следами от сучков висело большое количество грубо сделанных полок из березовой коры. На них стояли всевозможные книги в кожаных и твёрдых бумажных переплётах, а так же старые буклеты с потрёпанными обложками, перемотанные между собой шнурками золотистого цвета. Между книгами располагались кристаллы всевозможных размеров и цветов, крошечные стеклянные сосуды с травами, а также деревянные чаши с перьями, сучками и художественными кистями, торчащими из них. Сверху свисала впечатляющая люстра из оленьих рогов, съедающая пространство, а напротив меня шипел и трещал огонь. Я заметила над ним каминную полку с фотографиями в рамках и была уже готова подойти и рассмотреть их, когда Расмус сказал:
— Доброе утро.
Я развернулась и увидела его на кухне, хотя была готова поклясться, что секунду назад там было пусто. Он достал из духовки поднос с булками, и тёплый запах наполнил всё помещение. Я остановилась и смотрела на него некоторое время, пытаясь осмыслить эту странную картину уюта передо мной.
— Где я? — спросила я.
Он кивнул в сторону каминной полки.
— Как я и сказал прошлой ночью…
Я развернулась и подошла к фотографиям. На полке в потемневших золотых и серебряных рамках стояли фотографии моего отца. На одной из них он был запечатлён с Расмусом на фоне северного сияния, в руках у него была бутылка водки. На другой — он с гордым видом стоял перед гостиницей. Но на всех остальных фотографиях была я. На некоторых из них мы были вдвоём, как, например, на той, где он поставил фотоаппарат на таймер и снял нас вместе, когда он был в костюме Санта Клауса. Но на большинстве из них была только я. Я на танцевальном концерте в возрасте восьми лет, я в "Лебедином озере" в возрасте шестнадцати — это было моё последнее выступление, и у меня на голове был замысловатый головной убор из лебединых перьев. Я с Дженни на "Венис Бич" в Лос-Анджелесе, и ещё одна фотография смеющейся меня на работе. Я даже не знала, откуда они у него взялись, но потом поняла, что всё это были бумажные фотографии. Он, должно быть, взял их из моего Инстаграма и распечатал.
— Папа, — прошептала я, и у меня в горле образовался комок.
Я взяла в руки фотографию, на которой были изображены мы с ним вдвоём на пирсе.
— Ты все их напечатал?
— Я же говорил, что он всё время о тебе говорил, — сказал Расмус у меня за спиной. — Я знаю, что ты толком меня не знаешь, но именно из-за них мне кажется, что я знаю тебя. Вот держи.
Я повернулась к нему, и он вручил мне керамическую тарелку со сколом, на которой лежала тёплая булка.
— Тебе надо поесть. Это пулла. Я уверен, что ты её уже пробовала, — сказал он, после чего вернулся на кухню. — Между прочим, по рецепту твоего отца.
Я посмотрела на булку, приправленную корицей и кардамоном, а также посыпанную блестящим перламутровым сахаром. Мой желудок отчаянно заурчал. С небольшой долей вероятности Расмус мог хотеть отравить меня, но если бы он собирался меня убить, он мог просто оставить меня с Нурой и Эйро.
При мысли о них я содрогнулась. И этого было достаточно, чтобы убить мой аппетит. Я отнесла тарелку на диван, села и начала наблюдать за тем, как Расмус убирается на кухне.
— Итак, — начала я, попытавшись сформулировать свою мысль и подавить панику. — Прости, что говорю так прямо, но раз уж я проснулась и, по-видимому, со мной всё в порядке, тебе надо рассказать мне, какого чёрта здесь происходит. Я не знаю, была ли вчерашняя ночь всего лишь кошмаром, вызванным разницей во времени, но тебе в любом случае придётся многое мне объяснить.
Расмус вздохнул и подошёл ко мне с двумя кружками в руках, в которых было что-то горячее, и которые он поставил передо мной на кофейный столик, сделанный из ствола дерева.
— Что это? — сказала я, кивнув в сторону своей кружки.
Он приподнял одну бровь.
— Я не хочу тебя отравить, если ты беспокоишься об этом.
Он сел в кожаное кресло.
— Это чай из сосновых иголок.
Я заглянула в кружку и увидела несколько сосновых иголок, плавающих там вместе с крошечными цветочными бутонами. Они были тёмно-розового цвета, но когда я сдвинула кружку и жидкость качнулась, цветы сделались золотыми и начали отливать металлом, словно были покрашены.