Случились очевидные вещи – к середине прошлого века сошли на нет запасы коммерческой нефти, а почти под самый конец столетия были совершены последние сделки по покупке природного газа. Углеводороды выкачали из недр Земли не все, так как человечество заранее перешло на электричество и водород, но оставшиеся не добытыми после энергоперехода миллионы тонн и миллиарды кубометров попросту некуда было использовать. Одни лишь сверхбогатые эксцентрики, что путешествовали на Марс за повышением котировок их акций, все еще ездили и летали на машинах с двигателями внутреннего сгорания. Если прежде людям давали большую часть энергии древние геологические ловушки, то теперь их питали пустыни, покрытые солнечными батареями, как если бы цивилизация из грибной переродилась в растительную.
Не случились неочевидные вещи, которых боялись в детстве Елизаветы Андреевны, например, продовольственный кризис, так как сельхозпроизводство за счет постоянного роста эффективности увеличивалось пропорционально населению, или климатический кризис, забытый вскоре после конца нефтяной эры, да и кризис мировоззрения не удался: за потрясениями новой этики последовала стабильность ретромодерна середины века, затем бунтарские 70-е – 90-е, как раз когда пошли последние крупные открытия в медицине, обеспечившие долгую старость и репродуктивную свободу, но и этот бунт сменился очередной стабильностью. XXII век пока что называли "Тихим", находя параллели современности с Тихим океаном: огромное пространство самых разных религиозных, политических, этических и эстетических идей, поверхностных и глубинных течений, составляющих в конечном счете единое, равновесное целое.
Наверное, так бы Елизавета Андреевна и сказала папе-пришельцу из прошлого: "Ты угадал: почти всюду не стало ни лучше, ни хуже. Одни по-прежнему верят в Бога, другие – в антропный принцип, одни по-прежнему бедны, другие – богаты, одни по-прежнему больше любят детей, другие – больше любят себя, и все еще есть те, кто молоды, и те, кто стары, те, кто общепринято красивы, и те, кто на любителя, те, кому интересно делать, и те, кому интересно потреблять. Мы все те же, что и вы".
Однако она добавила бы: "Но ты не угадал: даже там, где ты ожидал чего-то лучшего или худшего, почти все осталось по-прежнему". Отец был не просто заядлым карточным игроком, но все-таки игроком аккуратным и осторожным, об этом можно было судить по тому, сколько места в его "Поправках-21" занимали банальности и ставки на "ничего не выйдет". Это тоже вызывало смех в его критике Станислава Лема: классик, будучи под конец жизни скорее пессимистом, ожидал от человечества куда более смелых шагов по воплощению фантастики, чем всегда отличавшийся оптимизмом папа. И тем интереснее были несыгравшие прогнозы-ставки отца – по ним легко восстанавливались его мечты о том, в какую сказку он хотел бы попасть из 2021 года.
Первый промах – планетарная держава, 2083-й. В реальности не нашлось Алексея Светлова, центрального персонажа папиных сочинений, который занялся бы устранением границ между странами. Даже мысли такой ни у кого в мировых центрах политической, военной и экономической силы не возникло всерьез, кажется, ни разу за сто лет. Властям всех государств было очень хорошо и удобно в рамках национальных суверенитетов, и расставаться с полномочиями ради какой-то не вполне логичной идеи единства человечества никому в голову так и не пришло. ООН пережила четыре реформы и все еще работала слабо, едва ли не номинально, крупные государства старались окружить друг друга своими союзниками, а малые – получить побольше выгоды от стабильно нестабильной геополитики. Прости папа, но в любом государстве люди борются за власть, тем более за огромную власть, не для того, чтобы добровольно отдать ее и все ее атрибуты кому-то другому.
Второй промах – бессмертие, 2101-й. Отец не верил ни в космос, ни в виртуал, ни в обход законов физики, но победа над физиологией была у него обязательным пунктом футурологии. Он подчеркивал, что человек настолько обязан приручить свой организм, что просто не может не добиться этого, называл "доместикацию тела" неизбежным условием перехода на новую ступень истории цивилизации. Увы, на этом гобане достигнутое и недостижимое пока играли вничью. У той же геротерапии был смертельно опасный риск – танатома. Борьба со старостью велась с помощью стволовых клеток, врачи научились подновлять ими стареющие органы, но всегда существовала вероятность (хоть в последние годы очень и очень низкая), что цитобласты дадут сбой и начнут бесконтрольно распространяться по всему организму, подобно онкологии, выращивая запрограммированные ткани в случайных местах и побуждая окружение поступать также. "Опухоль смерти" – ироничный термин, учитывая, что на поздней стадии тело превращается в бессмертную хаотическую мешанину органов: танатома живет, дышит, питается любой органикой и постоянно обновляет свои клетки.
Так и умер папа. Слишком уж ему хотелось, чтобы хотя бы его тело жило, наверное, надеялся, что когда-нибудь оно будет восстановлено в нового Андрея Петрова, как в одном его романе восстанавливали Светлова в далеком будущем. Потому и умерла мама, что увидела, как отец превратился в тошнотворный фарш, и не захотела рисковать. Конечно, у них все равно не было шансов дожить до 2121 года, из рожденных в XX веке до сего дня не добрался никто. Старейшему жителю Земли не так давно исполнилось 120 лет, и тут опять мало чего было особенного в сравнении с 2021-м, настоящие рекорды долгожительства явно ждали впереди, если не считать танатом. Если же танатомы все-таки учитывать, то тело отца все еще живо и ждет, когда медики наконец найдут, как вернуть его в человеческую форму; вот только исследования говорят, что сделать это пока невозможно, у игрока черными тут тактическое преимущество. Прости, папа, еще раз.
Третий промах – Теория Всего, 2094-й. Тут, по-видимому, в художественных сочинениях отец оказался ближе к правде жизни, чем в футурологии. Будучи атеистом, он умудрялся писать религиозное фэнтези, где довольно хитро объединял реальность Бога с безбожной действительностью: якобы наш мир создан неким демиургом второго уровня, сотворенным истинным Богом, и этот демиург по каким-то причинам копирует человеческий мир, который также сотворил истинный Бог, но в силу своих ограничений копирует неточно, что, в частности, отражается в невозможности построить Теорию Всего, так как события и законы вселенной постоянно подправляются демиургом извне. В "Поправках-21" отец сделал ставку на прямо противоположное, то есть на успешное объединение общей теории относительности и квантовой механики – и прогадал. Микромир по сей день не желал объединяться с макромиром. Не опровергнутых теорий оставалось четыре, но ничего более о них Елизавета Андреевна рассказать не могла, поскольку не понимала объяснений смарт-кольца, разве только комментарии о необходимости расширения финансирования, что могло указывать на очередные сказки ученых. Здесь, кажется, просить у папы прощения было не за что.
Вновь стемнело, хотя успела Елизавета Андреевна меньше, чем вчера – сегодня пришлось больше читать тексты, и на политике, пусть той в поправках посвящался всего один абзац, она застряла надолго: искала, что могла упустить в этих однообразных циклах смены элит и их взглядов. В "Поправках-21" один из собеседников реконструированного Станислава Лема подчеркивал, что футурологи всегда переоценивали темпы социальных изменений и недооценивали темпы развития техники, и пояснял, что социальное в человечестве слишком зависит от физиологического, а то не может меняться в короткие сроки; потому лучше напрогнозировать какой угодно фантастики в технологиях, чем заявить самое простое улучшение в отношениях между людьми. Ей хотелось опровергнуть это, но нет, нынешние политики действовали ровно так же, как политики столетней, двухсотлетней, трехсотлетней давности. Выходило, что не так уж много у отца промахов, хотя поначалу казалось иначе.
Заодно она почитала краткие пересказы прогнозов других известных футурологов, поскольку стало интересно, какие еще надежды возлагались на первую четверть XXII века, и выяснила, что все они удивительно похожи на том уровне, где проявлялась игра в го-будущее между достигнутым и недостижимым. Она увидела, что всю футурологию рубежа прошлого и позапрошлого веков объединяла жажда перемен, а каких именно – зависело уже от характера прогнозиста. Наверное, время такое было, постмодернизм умирал, новая этика напирала, но из этой жажды выходило лишь то, что склонные к негативу пророчили скатывание человечества в ад, а склонные к позитиву рисовали сдержанный рай.