Иван Аркадьевич кивнул. Наших баб он знал прекрасно.
– Потом еще Валентина Акимовна из бухгалтерии прибегала, требовала ей чуть ли не подарить это мыло. Еле отделалась от нее. И видимо кто-то еще обсуждал. Вот наш анонимщик собрал все слухи и в анонимке всё написал. Единственно, что не пойму, как один человек смог собрать обо мне компромат по работе и по моей личной жизни. Кто это?
Я замолчала. Иван Аркадьевич сидел с задумчивым видом и машинально черкал стрелочки и кружочки в блокноте. Когда на листке уже не осталось свободного места от каляк, он очнулся и поднял на меня сердитые глаза:
– Ну ладно, идите, – отпустил меня он.
– А что с анонимкой? – не удержалась я.
– Пусть у меня полежит, – махнул рукой Иван Аркадьевич, – Пока так…
К Щуке я идти портить нервы не рискнула, поэтому через Галку передала что Иван Аркадьевич меня ненадолго отпустил. Галка чуть не лопнула от любопытства, но я ей не призналась куда и зачем иду.
– Говорят, ты такую речь вчера толканула, Горшкова, – решила поддеть меня она, – ты у нас теперь молодой рационализатор, оказывается… будешь теперь деньгу за патенты лопатой грести, в Пицунду загорать ездить…
– Не мелочись, Галя, – хмыкнула я, – в Пицунду пусть другие ездят, а лично я вот на Золотой пляж в Болгарию хочу смотаться.
Оставив Галку с выпученными глазами переваривать информацию, я вышла на улицу, ругая себя за длинный язык.
Здесь весна развернулась вовсю: на деревьях проклюнулись почки, одуряюще вкусно запахло клейкой молодой зеленью, а солнце так вообще сошло с ума, заливая ослепительным светом все вокруг: широкий проспект, серьезного милиционера возле будки, стайку беспечных голубей. Два мелких пацана-пионера стремглав вылетели из дверей магазинчика "Союзпечать" и помчались по дорожке. Тот, который бежал сзади, вихрастый, конопатый, звонко-звонко закричал, перекрикивая отдаленный гудок трамвая:
– Петька, а у меня зато календарик с "Ну, погоди", давай меняться!
Стало жарковато и я расстегнула пальто: скоро сниму этот ужас, надеюсь, навсегда. А с другой стороны, в берете тоже уже жарко, нужно что-то решать с отросшими корнями волос, срочно.
На доске почета, я немного поразглядывала фото женщин-ударниц социалистического труда. Хорошие открытые лица, приятные улыбки. Но прически мне не понравились – у всех либо химические завивки, как у Лидочки, либо башни из волос. Нужно срочно менять моду, "башню" на голове я морально не переживу.
Отметив для себя еще одну первоочередную задачу, я перепрыгнула лужу и чуть не пропустила нужный поворот, заглядевшись на лобастого серьезного карапуза, который сосредоточенно лупил палочками в игрушечный барабан и никак не слушался бабушку, которая тихо уговаривала его идти домой кушать котлетки.
Старое двухэтажное здание ЖЕКа, к которому относилась и улица Ворошилова, находилось в заброшенном тупичке среди таких же старых тополей, аккуратно побеленных известью. От окружающего мира оно отделялось широкой полосой будущих цветников, размеченных квадратно-гнездовым способом колышками с натянутой бечевкой. Над свежевскопанной почвой с укоризненным жужжанием метался ранний шмель.
Легко взбежав по вытертым ступеням, я попала в пропахший старыми бумагами и сыростью полумрак. Где-то из подвала нудно и пронзительно визжала циркулярная пила. Здесь было много дверей, они то открывались, то закрывались, то хлопали, какие-то люди бесконечно входили и выходили, кто-то смеялся, за стеной гудели сердитые голоса, стучали пишущие машинки. В длинном-длинном полутемном коридоре на продавленных фанерных стульях сидели клиенты и скучали, или вяло переругивались из-за очереди.
По сравнению с улицей здесь было холодновато, и я застегнулась.
Нужный кабинет нашла более-менее быстро. Возле него насмерть-монументально устроилась группа ожидающих граждан, на меня глянули хмуро и подозрительно. Пока я пыталась после солнечной улицы рассмотреть табличку, один, с простым прыщевато-носатым лицом (причем нос был гораздо красивее всего остального) раздраженно сказал:
– Вы будете за тем вон товарищем, – и указал на жующего дедка в клетчатом картузе в конце очереди.
– Товарищи, я из "Монорельса", – строго отчеканила я и толкнула дверь кабинета.
Народ притих, никто не возмутился. Сработало.
За огромными дореволюционными столами сидели две женщины: одна, молодая, крашеная блондинка, равнодушно расчерчивала длинные листы под линейку, а вторая, сильно постарше, похожая на очень толстую серую мышь в очках, увлеченно рассказывала:
– Потому я и говорю, чтоб тесто было вкуснее, нужно яйца хорошо растереть с сахаром и добавить ванильку, – судя по пропорциям "мыши", выпечкой она занималась регулярно. Лидочка на ее фоне была дюймовочкой.
– Добрый день, – обозначила свое присутствие я.
– У нас технический перерыв, – сердито буркнула мышь и отвернулась, изображая крайне занятого человека. Крашеная блондинка вообще не ответила и продолжала вяло чертить линии.
– Товарищи, я из "Монорельса", – сурово сообщила я (ну а что, один раз прокатило, вдруг еще раз прокатит) и бегло продемонстрировала раскрытое удостоверение депо "Монорельс". – Я вас не задержу. Где можно посмотреть домовую книгу по улице Ворошилова?
– Зачем вам? – опять буркнула мышь.
– Посмотреть, я же сказала, – отчеканила я.
– На каком основании? – тоскливым голосом спросила мышь.
– А для просмотра домовой книги обязательно нужно основание? – подчеркнуто вежливо удивилась я. – Если без основания никак, то я могу устроить. Ордер подойдет?
– Не надо ордер, – подала голос блондинка. – Маша, покажи домовую книгу. Адрес какой?
– Ворошилова, дом 14, квартира 21.
Мышь проворчав что-то себе под нос, подтянула стремянку к бесконечным унылым стеллажам и достала из верхней полки пухлую конторскую книгу. Бахнув ее на стол, она, вздыхая, долго листала пожелтевшие страницы и наконец-то нашла искомое.
Я глянула: в квартире N 21 в доме 14 по улице Ворошилова были прописаны два человека – Никанорова Зинаида Валерьяновна (зачеркнуто) и Скобелева Лидия Степановна (бинго!). Возле фамилии тетушки стояла отметка в виде невнятной закорючки и треугольный штампик.
Ну, с закорючкой и штампиком понятно – отметка о смерти тетушки, а вот дата прописки Лидочки интересная – тетушка прописала ее четыре с половиной года назад. И она до сих пор не выписана. Любопытненько. А в моем паспорте – прописка в общаге, чуть больше месяца назад. Получается, что паспорт Лидочке как-то подменили, причем недавно, прописку подделали, а в домовой книге выписать или не успели, или не смогли, или фиг его знает. Причем Лидочка здесь прописана как Скобелева, а не Горшкова.
– Посмотрели? – недовольно напомнила о себе мышь. – У нас технический перерыв вообще-то.
– Сделайте мне выписку, пожалуйста, – попросила я.
– За выписками по четвергам с десяти до двенадцати, – злорадно сообщила мышь.
– Мне сейчас надо, – настойчиво потребовала я.
– У нас инструкция, – еще более злорадно отчеканила мышь.
– Очень надо, – проникновенно сказала я, и брусок импортно-диковинного на вид мыла-скраба материализовался из моей сумки на столе.
– Шоколадно-скрабовое с овсяным абразивом, – заманчиво пропиарила презентик я, – импортный дефицит, из горной Шотландии. Омолаживающий эффект. Всего после трех раз использования кожа становится как у младенца. Гарантированно минус пять лет всего за неделю регулярного использования.
У мыши сверкнули глаза, и она потянулась загребущими ручонками через стол.
– У нас инструкция, – обиженно-завистливым голосом возмутилась блондинка. Второй кусочек мыла моментально примирил ее с необходимостью поработать. И уже через пятнадцать минут я выходила под осуждающими взглядами граждан в коридоре, сжимая в руке заветную бумажку.
Надо еще мыла наварить, и то срочно, продавать не вышло, зато мышь настолько возрадовалась возможности моментально сбросить лишние годы, что лично сбегала в бухгалтерию и быстренько заверила все печатью. К сожалению, обе девушки работали здесь не так давно, поэтому выяснить обстоятельства лидочкиной прописки не вышло. Почерк принадлежал некой Вере Ивановне, которая раньше работала в ЖЕКе, а потом вышла на пенсию и сын-военный забрал ее нянчить внуков куда-то аж в Забайкалье.