– От гетер? Ноздри какие-то слишком нервные – уж не баловалась ли маэстрина кокаином? И почему она не снимает перчатки до локтя, даже когда все остальное напоказ?…
«Ты удивлен?… С чего бы? Среда жрецов искусства накладывает свой отпечаток, тут нет ничего удивительного».
– А вот принцесса, хоть и вращалась в артистических кругах, почему-то локтевые сгибы не скрывает.
«Так-так, преимущественное направление твоих мыслей становится все более понятным!..»
– Да что там тебе понятно, шут гороховый! И вообще, пора уже заканчивать это куртуазное занятие, комары кусаются.
С трудом избавившись от наваждения и протерев глаза – чтобы не блестели слишком подозрительно и маслено – я с сожалением вздохнул, предупредительно потрещал ветками и громко воззвал:
– Высокородные леди, нельзя ли погреться у вашего огня?
Шорох ткани и приглушенные голоса свидетельствовали, что скромность возобладала – даже если девушки и не успели до конца просушить свои легкие наряды, полюбоваться мне больше не удастся.
Получив, наконец, утвердительный ответ, я подошел к костру и пристроился на бревнышке рядом с Алисой. Усталые и пригревшиеся спутницы клевали носами и терли слипающиеся глаза. Попросив у телохранительницы шпагу и расщепив с торца длинную ветку, я воткнул в расщеп алюминиевый стаканчик и пристроил над огнем, после чего снова убрел в темноту – меня посетила новая мысль.
Когда я в поте лица резал подсохшие стебли тростника, увенчанные пушистыми метелками, за спиной зашуршали шаги. Брунгильда подошла, молча взяла охапку и вернулась к костру. Когда я, нагрузившись, последовал за ней, вода в стаканчике уже давно кипела. Ссыпав тростник в кучу рядом с бревном, я разровнял его в подстилку и сделал широкий жест:
– Приземляйтесь, леди. Утро вечера мудренее.
– Ой, Золтик, ты такой лапочка! – пропела, зевнув до ушей, Алиса. – Дай я тебя поцелую.
– Потом. Если захочешь, конечно, – привычно парировал я, и обратился к свернувшейся в жалкий клубочек инсургентке. – Маэстрина, а вам бы лучше выпить вот это.
Она угрюмо и недоверчиво взглянула на горячий стаканчик, где плавали разбухшие соцветия и листья.
– Отрава?
– Ничуть. Самая обыкновенная душица. Нет, не от слова «душить», – для наглядности я взял себя за горло и высунул язык – а от слова «душистая». Бабушка говорила, что помогает от кашля и при всяких грудных делах. Впрочем, мое дело предложить…
Густые брови удивленно взлетели вверх.
– Тогда… тогда… благодарю.
Инсургентка приняла стаканчик, подержала, грея ладони. Пригубила, снова тяжело закашлялась.
– Ложитесь. На бок. Так и дышать легче, и согреетесь. Я сейчас еще принесу тростника. Алиса, и вы, принцесса, – не пренебрегайте скромным предложением. Изысканных удобств сейчас все равно не будет.
Рыжая нахалка, не заставляя себя просить дважды, плюхнулась на подстилку, радостно поелозила, подложила ладошки под щеку и изобразила счастливый храп. Принцесса, чуть помедлив, последовала за ней. Осторожно устроилась между Алисой и спиной отвернувшейся и подтянувшей коленки к груди инсургентки. Опираясь на локоть, Грегорика вдруг улыбнулась – и такой теплой, чуть виноватой улыбки мне еще ни разу не приходилось видеть на ее лице. Оно словно осветилось.
– Поверьте, господин Немирович, здесь будет мягче и спокойнее, чем на перине. Тепло ваших с Брунгильдой рук – лучшая рекомендация.
«Ого. Оказывается, принцесса не сердится за неприличный фокус с коленопреклонением перед огнем», – заметил внутренний голос.
«Да и, вообще, как ни странно, все меньше напоминает неприступную и холодную, лишь иногда загадочно снисходительную к простым смертным Снежную Королеву, какой казалась на дирижабле», – согласился я.
Конец ознакомительного фрагмента.