А если бы даже и было что странное, то это неважно. Фун-Чин был очень разборчив и никого бы не впустил такого, кто способен был заварить кашу своей смертью и наделать людям хлопот. Племянник его далеко не так осторожен. Всем и каждому выбалтывает о своём «первоклассном» заведении. Никогда не потрудится ввести человека спокойненько и устроить его уютненько, как это делал Фун-Чин. Потому-то Ворота и сделались более известными, чем бывало. Среди негров, разумеется. Племянник не смеет впустить белого человека, даже метиса. Разумеется, ему приходится мириться с нами тремя — мной, и Мемсахиб, и тем другим. Мы неискоренимы. Но чтобы сделать нам кредит на одну трубку — ни за что на свете!
В один прекрасный день, надеюсь, что я умру в Воротах. Перс и мадрасский житель сильно сдали. Им теперь требуется мальчик, чтобы зажигать трубки. Я свою всегда раскуриваю сам. Должно быть, ещё увижу, как их вынесут ногами вперёд. Но едва ли мне пережить Мемсахиб или Цин-Лина. Женщины дольше выдерживают чёрное курево, а в жилах Цин-Лина недаром течёт кровь старика, хотя он и курит дешёвый товар. Торговка знала за два дня вперёд, что пришёл её конец, и померла она на чистой циновке с хорошей подушкой, и старик повесил её трубку как раз над самым божком. Сдаётся мне, что он всегда был расположен к ней. Но браслеты-то её все-таки присвоил.
Хотелось бы мне умереть так, как умерла торговка — на чистой, прохладной циновке, с трубкой хорошего курева в зубах. Когда почувствую, что пришла пора, я попрошу Цин-Лина дать мне то и другое, а он за это может получать мои шестьдесят рупий один месяц за другим, сколько его душе угодно. Тогда я улягусь спокойно и уютно и буду смотреть, как чёрные и красные драконы сойдутся в последней великой битве; потом…
Ну, да это неважно. Ничто не представляется мне особенно важным, хотелось бы только, чтобы Цин-Лин не подмешивал отрубей в чёрное курево.