Едва сдерживая лихорадочное нетерпение, Коля взял картинку и отложил её в сторону. Следующий лист… – ну конечно, почерк Лорэ-Груссе! Записки с рю де Бельвиль, так взбудоражившие рижского редактора – и даже пятна от мясного соуса, похожие на отпечатки пальцев, на месте.
– Мсье, я заберу эти бумаги, если вы не против? И вот, держите!
Голос Груссе вернул его к реальности. Француз приветливо улыбнулся и протянул кружку, до краев полную чёрной, как смола, ароматной жидкости. – Осторожно, мсье, горячо!
Коля чертыхнулся и едва не уронил кружку – её содержимое, в самом деле, мало отличалось от кипятка. Груссе собрал листки и присоединил к ним рисунок с «железным дровосеком». – Напечатано перед войной, для наших «рекрутов»– чтобы они знали, что их ждёт. Я тогда разыскивал по всей Франции талантливых, образованных молодых людей и уговаривал перебираться в Солейвиль. Кстати, одним из них был Алексѝс – помнится, я отправил его к профессору в ноябре прошлого года…
Коля едва удержался от изумлённого возгласа. Выходит, Кривошеин бывал в Солейвиле? Ну да, он же упоминал о тамошнем небе… Но как же разговоры об учёбе в Париже? Похоже, он не зря сомневался – стоит ли доверять новому знакомому…
За стол уселись вчетвером: он, Кривошеин, Груссе, а во главе стола – Саразен, словно патриарх семьи трансваальских буров, восседающий за трапезой со взрослыми сыновьями. Такие картинки лет десять назад часто мелькали на страницах «Нивы». То есть, ещё только будут мелькать…
Николь, как и подобает благовоспитанной девице, держалась в сторонке. Она благоразумно не встревала в разговор мужчин, и, кажется, жаждала одного: чтобы её не прогнали, не разлучили с тем, в ком она видела опору и надежду на спасение.
Конец ознакомительного фрагмента.