– Как залетел, так и улетит, – с досадой буркнула Таня и демонстративно выгнула спину, чтобы опиравшаяся о ее стул Аллочка не прикоснулась к ней рукой.
– Ну, может, чуть-чуть и задержится…
– Ненавижу! – выдохнула сестра.
Аллочку она действительно не выносила, но главным образом за то, что у той выдавалась вперед верхняя челюсть, а Таня находила это отвратительным.
– Видеть ее не могу! – Продолжила Татьяна, морщась.
Я попыталась успокоить ее:
– Она ведь не к тебе пришла, правда?
– Неужели Писа до такой степени туп…
– Ну знаешь, в этом нам точно не понять мужчин. То, что кажется женщинам мерзким, доводит их до неистовства.
– Так кого же ты видела у дома? – Неожиданно вспомнила Таня. – Не Славу, нет?
Я только улыбнулась, вспомнив о нем.
– Нет, он давно перестал мне мерещиться.
– А что за Слава? – Снова втиснулась Аллочка и жарко задышала мне в лицо.
– Не твое собачье дело! – Таня отпихнула ее локтем.
– Ну и не надо…
Аллочка обиделась и, наконец, отошла от нас. На ее походке обида никак не сказалась: двигалась она мягко, и все ее тело тянулось навстречу тому, кто стоял перед ней. Это был Писа Перуанец.
– Вот сука! – Не церемонясь, воскликнула Татьяна, но никто не обратил на это внимания.
– Да пусть развлекается, Бог с ней!
– Смотреть противно… Так что ты говорила про Славу?
– Как раз я ничего не говорила.
– Вы с ним совсем не видитесь? – Она пытливо заглянула мне в глаза.
Мы с ним совсем не виделись. Тот осенний день, когда мы бродили туда-сюда по переполненной красками рябиновой аллее, и его рыжая шевелюра весело вписывалась в пейзаж, давно поблек под зимними заносами. А когда снег стаял, оказалось, что под ним только мокрая черная земля. Теплый свет его волос согревал теперь другой дом, в нашем ему не нашлось места.
– Ну и черт с ним! – Таня стиснула мои плечи и потерлась щекой.
Хмель уже светился в ее удивленных глазах, а щеки воинственно пламенели. Распушившиеся волосы щекотали мне лицо, я легонько отбросила их и поймала какой-то особенно пристальный взгляд Перуанца. Он смотрел на мою сестру, не замечая Аллочки. Все-таки Писа был неизлечимо глуп. Каждый в нашем переулке понимал, что Татьяна Зайцева ему не по зубам. Но слабые мозги Писы не могли справиться с такой мыслью, если она не была высказана громко и членораздельно.
Со стопкой в руке к нам подсел Гена Шкляев и принялся рассказывать о своем разводе. Это печальное событие случалось в его жизни уже трижды, и каждый раз Гена обнаруживал в нем бездонный источник для упражнений в остроумии. Аркадий полагал, что наш общий друг переживает развод чересчур глубоко, и чтобы не лишиться рассудка спасается смехом.
– Над чем смеетесь? – Ревниво поинтересовался Писа, который, похоже, начинал понимать, что в этой компании до него по-прежнему никому нет дела.
Он пробирался к нам, неся в одной руке рюмку, а другой придерживаясь за стол. Под его толстыми пальцами клеенка съеживалась, и тарелки угрожающе подползали к краю, но наш Писа был из тех людей, которые полагают, что в своем доме могут вести себя, как угодно. Плюхнувшись рядом со мной на крепкий, будто для него подобранный стул, он по-хозяйски расставил колени, но тут моя маленькая сестрица так откровенно вперила взгляд ему в ширинку, что даже Перуанцу стало не по себе. Он закинул ногу на ногу и незаметно выпрямил спину. Нисколько не жалея его, Татьяна следила за его телодвижениями с тем особым выражением, которое мой брат определял, как «маркиза в свинарнике».
– Что вы ничего не пьете-то? – Пробормотал Писа, схватившись за бутылку.
Но Татьяна и тут не дала ему спуску.
Конец ознакомительного фрагмента.