По мере того, как редактор перелистывал рукопись, читая для быстроты по диагонали, на его лице все явственней проступала брезгливая усмешка.
– Свежо, но не реально! – сразу же осадил он меня. – Что за странная сепаратная сделка – ни вашим, ни нашим, каждый остался при своих интересах. А где традиционное разрастание конфликта, где столкновение сильных, на грани фола, характеров. Где, я спрашиваю, кровопускание, наконец. Решительный Отелло тебе бы не простил мягкотелости и малодушия! Ишь вы, воинствующие миротворцы и миролюбцы, этакие сюсюкающиеся гусары из любовного треугольника, галантно презентующие друг другу любимых женщин.
Во мне проступал протест, но я не мог выбрать момент, чтобы возразить в таком стремительном потоке его красноречия. И все же я сумел вознести свой глас вопиющего в пустыне.
– Пожалуйста, пример! – перебил я его. – Какая реальность заставляет льва уживаться в клетке в обществе с лисицей, а кошку с мышкой?
– Чепуха, вздор, неудачный пример! – заносчиво возвысил голос редактор. – Введи еще одного льва или еще одну кошку, не корми, и от такой равновесной идиллии останется кровавое место.
– Но я не считаю себя “кровожадным” писателем, – заметил я. – Это против моих литературных принципов. Также не применяю ненормативную лексику.
– Смотря как ты с ней поведешься и как отреагирует общественность. Будешь молодец, если тебе удастся не получить по шапке, – На этот раз редактор был весь боевая готовность доказать моё литературное отступничество своим вибрирующим дискантом, а я не мог вставить ни слова. Слова его врывались в уши барабанным грохотом. – Ты обязан держать читателя в напряжении, заставлять его думать, сопереживать, ставить себя на место того или иного героя, из которых один отпетый, беспринципный двурушник, негодяй, скрывший свое неблаговидное прошлое, что уже два раза женат и не платит алименты. Другой, в противовес, честный и благородный холостяк, немного странноприимчивый псевдоискатель. Почему бездействует чаша весов? Почему у тебя герои в поступках на одно лицо? Почему они расшаркиваются ножками друг перед другом? Почему? Почему? Почему?
– Это легко объяснимо! – пытаюсь вклиниться в его эмоциональный поток. Но разве остановишь цунами.
Рушился необыкновенно сильный образ с таким трудом воспетой мной нестереотипной Ниночки (на самом деле она преспокойно вышла замуж за другого и уехала в чужой город, чего я ей, не ответившей взаимностью, естественно, не мог простить, так как выходящий замуж литературный прототип терял для меня ореол привлекательности и интерес, как слишком простецкий образ для читателей. Хотя я знаю, на такое мнение Ниночка совсем начихала).
– Не оправдывайся! Отнюдь! – устало сказал редактор, чтобы с новой силой обрушиться на меня. – Убери в финале третьего лишнего, убери, убери! Вложи в руки стилет так, чтобы мороз по коже. Этого требуют законы жанра.
Выбора не было, я уже знал, на что иду. Пусть будет так, как редактор хочет. А хочет он немного нимало: между мной и Ниночкой, между читателем и книгой не должно быть третьего, которого надо убрать, как только можно, и лучше зверским способом.
– Хорошо. Пусть прольется кровь! – сказал я и подумал: “Да простит мне читатель минутную слабость!”
– Чудесно, чудесно! – сквозь бессознательные хрипы воскликнул редактор, когда большое четырехгранное рубило опустилось на его голову.
“Он так хотел”. Каюсь, я убрал этого третьего лишнего, выполнив предсмертную просьбу покойного”.
Холмс закончил читать и помахал листками перед глазами на просвет.
– Не редактор должен был умереть, а я, – заявил писатель Глаузер.
– Но вы же живой! – Возгласы Холмса и Пронина были одновременно направлены к посетителю.
Писатель Глаузер сохранял невозмутимость.
– Есть статья Уголовного кодекса, – сказал он. – “Покушение на преступление и приготовление к преступлению”. Всё так и случилось. Смерть редактора произошла не по ошибке. Авлентьев не контролировал себя. Редактор попал под горячую руку.
– Понятно! – произнес великий сыщик. – В основе конфликта вражда двух ухажеров. Началась она, как водится, из-за женщины. Разрулить противоречия здравого смысла не хватило. В девятнадцатом веке эти интеллектуалы пошли бы на дуэль.
– А возможно такое, что один из ухажеров хотел другому утереть нос? – ухватился за мысль майор Пронин. – Такое в конкурентной борьбе случается.
– Вполне, если эта Ниночка, как и ее достоинства, Авлентьева интересуют постольку-поскольку через призму его эгоистичной целенаправленности. В этой истории всё произошло естественным образом и последовательно, как в рассказе.
– Рукопись на экспертизу? – спросил Пронин, когда Шерлок Холмс отложил листки.
– Нет, не надо, я не сомневаюсь в подлинном авторстве.
– Тогда ничего не понимаю! Что всё это значит? Вы хотите сказать, что… – Пронин не скрывал крайнего удивления.
– Да-да, не думаю, что это ловкая подделка.
– Но эти писатели – мастера мистификаций, Бог знает, что позволяют себе: постоянные экстравагантности, сумасшедшие изыски, соревнуются друг с другом в изящной словесности! Какая-то чушь, просто мистика!
– Никакой мистики! Не исключаю, что Авлентьев и есть преступник.
Неожиданно прозвучала уверенность до этого молчавшего Глаузера:
– А я даже не сомневаюсь. Поэтому и пришел сюда, чтобы следствие не пошло по ложному пути.
– Нет ничего обманчивого, чем слишком очевидные факты, – засомневался Пронин.
– С Авлентьевым всё понятно, – произнес Холмс. – И есть один штрих не в его пользу.
– Слушаю, – навострился Пронин.
Тонкости дедуктивного метода так и выпячивались из знаменитого сыщика.
– Утверждаю, убийца зашел сзади, и редактор позволил ему это сделать. В одном случае.
– В каком?
– Если редактор пальцем показывал на многочисленные несуразности в тексте.
Холмс обратился к посетителю:
– Вопросы к вам, господин Глаузер, как часто вы печатаетесь?
– Можно бы чаще, да у нас в России не отработана практика частных издателей, – угрюмо буркнул он.
– Вам нравится ваше занятие?
– По крайней мере, оно не позволяет мне расслабляться на всякие там глупости, связанные с бездельем.
– А вы не пробовали собирать марки?
– Мелко! Это претит моему вкусу.
– Редкая преданность. Спасибо, что пришли, – Холмс на прощание пожал писателю руку и вдруг, не отжимая еще пожатие, левой рукой резко поднес к глазам Глаузера разложенные веером фотографии. – А почему зубило, а не, предположим, молоток?
– Я не понимаю существа вопроса.
Конец ознакомительного фрагмента.