– Поговори, – говорит, – с Че Геварой! Обосрешься!
Ну, думаю, все. Белка! Или кукушонок. Да какая разница. Плюнул на него пошел дальше, по маршруту. Там через палисадник, во двор. Ну, вы знаете. А он за мной. Спрятал типа свой телефон, тьфу, деревяшку в карман и крадется. Ну и пусть, думаю, что с него взять. Значит, прошел я через площадку и к бакам, а этот давай к детишкам … Ну знаете, там детская площадка, ну новая … Короче, подбегает к ребенку на качелях и орет:
– Дай сигару! Быстро!
К одному, к другому. Дети в плачь. Испугались. А то, такой жлобина вонючий и «Дай сигару». Мамаши повыскакивали, орут, ругают. А этот, ну, Колька, огрызается, кричит:
– Сигару для команданте!
Ну, думаю, сейчас делов наделает, вообще клапан перекроют. В этом дворе точно. Я его, короче, под руку, говорю:
– Идем, бродяга. Дам тебе сигару.
Ну и отвел его, в нычку. По дороге бычок нашел. Сел, полчаса нюхал, мол, вот это да! Настоящий кубинский табак!
Я с ним не скорешился, неа. Я сам по себе, он сам по себе. А один раз придурка в троллейбусе видел. Едет, деловой. Расселся на кресле, говнодавы даже снял. Ноги на поручень поднял, достал свою деревяшку и разговаривает с этим, как его … Че Геварой. Другой рукой будто пишет. В общем, с виду безобидный, но переклинивало иногда и … Короче.
Долговязый приподнялся на ящике и придвинулся еще ближе к женщине в бейсболке.
– Я с самого начала понял, не любил он детей. Каждый раз, когда по маршруту у школьных баков шустрил, видел его. После обеда, из столовки мусор выносят. Я значит, туда-сюда, а этот прячется за деревом в скверике у входа. Я как-то постоял рядом, послушал. А Колька в телефон свой, тьфу, деревяшку, бормочет:
– Тридцать пять с рюкзаками, пятнадцать с сумками. Офицеров не считал.
Я ему:
– Ты чего здесь?
А он палец к губам прижимает, типа, тихо, и шепчет:
– С рюкзаками самые опасные.
Псих. А потом, когда уже подмораживало по ночам, он к ним полез. Я не видел, что там, да как. Видел только, как малолетки за ним гнались. Камни кидали, орали: «Рыжий! Маньяк!» Клоуном звали. Почему?
А другой раз сидит на лавочке, смотрит. Когда ребенок на велике проезжает, достает деревяшку и говорит:
– Бронепоезд. Номерные знаки тридцать пять шестнадцать. Три орудия, шесть пулеметов.
Короче, глючило его по-полной. Однажды шнырялись вместе по школьным бакам, я его спрашиваю с подколкой:
– Сегодня малолеток будешь считать?
А он:
– Каких малолеток? Белогвардейцы враги революции. Душители свободной Кубы!
Я ему:
– А зачем? Мол, мало других стран?
А он, такой:
– Сигары, товарищ. Контрреволюция погубит свободу, спалит сахарный тростник. Это и так понятно.
– И что? – спрашиваю.
– Ты, – говорит, – классово развращен. Видишь, – говорит, – в сигарах исключительно фаллический символ. А это антинародно. Даже политическим эгоизмом попахивает. Надо бы тебе с команданте поговорить.
И протягивает мне деревяшку.
Другой раз спрашиваю:
– А тебе там, что по телефону говорят?
А он опять прищурился, спрятал деревяшку в карман и шипит:
– А с какой целью интересуешься? За сколько продался, Иуда?!
В общем, край с ним. А уж когда совершенно кукуха съехала, началось. Я когда это понял, сразу всем нашим сказал. Не поверили. А Коля Рыжий разошелся. Короче, вечером это было. Пацаны вокруг школы на великах гоняли. Стемнело уже. Я как обычно у бака шарился, за школой. Смотрю, рыжий в кустах, в том самом скверике. Притаился. Ждет. Малый один отбился от остальных. Остановился, то ли шнурок завязать, то ли на велике что-то подправить. А Коля, псих, выбежал, по голове чем-то тюкнул, ну, малого, и потащил куда-то. Велик так и остался валяться перед школой. Ну, короче, хватились скоро. Родители видимо. Малого нет. Милиция приехала, люди … Я, короче, свалил по-тихому, от греха подальше.
Потом, когда Рыжего встретил, спрашиваю, мол, что это было? А он:
– Врагов, – говорит, – надо давить.
– Ты, что, – говорю, – завалил что ли малого, дебил. Ты знаешь, что за это будет?
А он:
– Революция, – говорит,– не для белоручек. Хищники, – говорит, – в голодные времена, щенков своих тоже давят. Такова природа. И еще жида какого-то приплел, это, – долговязый задумался, – город такой есть … Вспомнил – Ницца.
– Ницше? – уточнил Виру.
– Да, точно, – согласился бомж, – он.
– Так он не еврей, – поправил его чей-то голос.
– Не важно, – нетерпеливо встрял Виру. Он не мог допустить бесконтрольный дрейф беседы.
– Да, не важно. Так вот, говорит, жид этот говорил мол, что упало, то еще и пнуть надо, и еще, это, мол, человек, то есть Коля, висит над пропастью, мол, он, этот, канат между зверем и суперменом. Псих, короче. Канат …
Долговязый хрипло захохотал. Его поддержали все, кроме женщины с опухшим лицом. Она вытаращилась на него ничего не понимающими глазами.
– Ты расскажи лучше, что он со жмурами делал, – подбодрил рассказчика голос из-за «толстухи».
***
Снежана отложила телефон и придирчиво посмотрелась в зеркало. Вчерашние процедуры дали незначительный результат: кожа не щеках по-прежнему казалась дрябловатой, веки сохранили паутинки морщинок, а складка на лбу выделялась еще больше. «Сволочь, – подумала она зло о враче. – Им лишь бы деньг срубить!» Само собой виноват был врач. Все эти фразы: «Снежаночка, вам двадцать четыре, и выглядите вы изумительно!» или «Природа еще не успела вас испортить. Все в порядке, идите домой, и продолжайте ослеплять нас своей красотой!» были банальными комплиментами. Она сама видела, природа, точнее роды изрядно испортили ее внешность.
Она скинула легкий шелковый халат, и медленно повернулась. Сначала влево, потом вправо. Зеркало не врало. «Да, – подумала она с сарказмом, – живот подровняла, а задница, как контрабас. И этот чертов апельсин!» Женщина с раздражением сжала пальцами кожу на бедре. Страхи и комплексы ослепляли ее. Любой мужчина, да и некоторые женщины, увидев ее сейчас, обнаженной, стройной как струна, с небольшой высокой грудью, аппетитными бедрами, готовы были на все, лишь бы поднять обворожительное тело на руки и отнести на широкую, неубранную кровать.
«Все-таки, не надо было рожать!» – решила Снежана. Она внимательнее присмотрелась к отражению, разглядывая бирюзовыми глазами собственное лицо. Без сомнений, лицо было красивым. «Да, – согласилась она с очевидным, – еще не все потерянно». Молодая женщина наклонилась к зеркалу и потрогала кожу на щеке. Затем на второй. Осмотрела брови. Вдохнула и с неохотой принялась готовиться к вечернему выходу. Розик пришлет водителя через три-четыре часа, а до прихода парикмахера оставалось всего два. Так что времени в обрез. Подбирая в ящике комода подходящее белье, продолжала с сожалением размышлять о своем «изуродованном» теле. «Нет, – думала она,– по-другому я бы его не удержала. Эта стерва в Испании просто так его не отпустит».
Конец ознакомительного фрагмента.