– Вот скотина твердокостная, – вздохнув, произнес он и ушел.
Постепенно я погрузился в легкую дремоту, напоминавшую ощущение, когда находишься под водой с закрытыми глазами. Контролировать себя не получалось, меня окружали непонятные звуки, а в кабинете было настолько душно, что казалось: еще секунда, и я сварюсь. Когда я в детстве не мог уснуть, мама сидела рядом до самого утра и рассказывала невероятные истории о путешествиях по сказочным землям. У меня была одна любимая сказка о том, как мальчик вместе со своей сестрой отправился в таинственный мир под кроватью, чтобы побороть свои страхи. Эта сказка придавала мне сил, и я до сих пор частенько вспоминаю ее. Автора книги звали… Жан-Луи.
Я вскочил с дивана как ни в чем не бывало. Тело было полностью подвластно разуму, гул и слабость прошли. Неужели автор моей любимой детской книги жил совсем рядом, а я не знал этого? Неужели именно он умер сегодня ночью и я не смог его спасти?
Я выскочил из кабинета и быстрым шагом направился к моргу. Фрок Кёллер на посту не было – видимо, она так сюда и не вернулась. На больших круглых часах, висевших над местом дежурной медсестры, было восемь тридцать пять утра.
На момент моего появления Волков уже закончил вскрытие и мыл руки. В морге было только одно тело – Жан-Луи. Увидев меня, Владимир улыбнулся.
– Привет, соня. Как себя чувствуешь?
– Намного лучше, спасибо. А здесь больше никого не было? – осторожно спросил я.
– В каком смысле? Кого ты еще ожидал увидеть? – Он удивленно обвел взглядом пустое помещение.
– Я имею в виду тело. Кроме Жан-Луи больше никого?
– К счастью, никого. А почему ты спрашиваешь?
– Если я тебе скажу, ты посчитаешь, что я псих.
– Прекрати. Врачам можно доверять.
– Когда я сегодня зашел в морг, то увидел три тела: Жан-Луи, Чарльза Берингема, вскрытие которого я проводил вчера, и молодой девушки. Потом мне показалось, будто бы я вижу самого себя и что Чарльз говорит со мной.
Вытирая руки, Волков очень внимательно слушал мой бред. Не говоря ни слова, он отбросил полотенце, подошел ко мне и взял за запястье, чтобы измерить пульс.
– Ты сегодня таблетки какие-нибудь принимал?
– Да, обезболивающие. Очень сильно болела голова.
– Наверняка принял не одну таблетку, а потом еще и выпил. Просто от тебя несет, как от бутылки виски.
Он был прав. Странно, что Морано и Кёллер ничего не почувствовали. Хотя, как я слышал, у Морано были большие проблемы с обонянием.
– До этого я спал несколько часов, а вечером напился так, что ничего не помню.
– И после этого ты удивляешься, почему тебе стало так плохо?
– Но это было настолько реально!
– Не сомневаюсь. Давай тут все закончим и пойдем выпьем чаю или кофе, – сказал Волков и подошел к маленькому письменному столу.
– Так что показало вскрытие?
Он оглянулся и покачал головой.
– Здесь и без вскрытия все было понятно. Он был стар, Саймон. Его время пришло.
Пока Волков заполнял заключение о смерти, я подошел к телу Жан-Луи и приподнял простыню, которой он был накрыт. Его лицо казалось более молодым, чем несколько часов назад. Часть морщин разгладилась, а губы расплылись в довольной улыбке. В такие мгновения может показаться, что смерть не так уж и страшна, но, к сожалению, нельзя говорить об этом наверняка.
– Знаешь, я понял, что вырос на его книгах, – обратился я к Волкову. – Пока пытался уснуть, вспомнил одну из сказок, которые читала мне мама. Ее автором был Жан-Луи. Почему я раньше этого не знал? Почему я не понял этого, когда Антонио рассказывал мне о старике?
– Такое бывает достаточно часто: вроде бы все очевидно, но ты не замечаешь или не хочешь замечать. – Волков отложил в сторону бумаги. – Я закончил. Пойдем наверх, у меня есть отличный чай.
– Действительно отличный?
– Понятия не имею, но так говорят.
– А как тебе кажется?
– Я не пью чай, – со смехом сказал Владимир. – Предпочитаю что-нибудь покрепче.
Когда мы оказались на первом этаже больницы, мимо тяжелой походкой проследовала Фрок. Она даже не обратила на нас внимания. Жаль, но порой в жизни встречаются такие люди, как она, и особенно это неприятно, если работают они в больницах. Нельзя сказать, что конкретно делает их столь злобными и черствыми. Вполне вероятно, что это вовсе не их вина. У меня была одна подруга детства – прекрасная, добрая девочка. В школе над ней многие издевались из-за ее бедной семьи. Я защищал ее как мог, но это не помогло. Сейчас она работает в полиции в нашем родном городе, и все его жители уверены, что более злобную тварь трудно найти. Только дело в том, что они сами виноваты в том, кем она стала. Вся ответственность лежит на тех, кого в обществе принято считать хорошими людьми. Может быть, у фрау Кёллер точно такая же история.
– Владимир, задержитесь на секунду! – раздался голос Морано.
– Нажаловалась, мегера, – констатировал Волков, глядя на Фрок.
– Не нажаловалась, а поступила согласно правилам! – негодовала немка.
Неспешным шагом Энрике Морано подошел к нам, поправил очки на носу и, постукивая пальцами по какой-то папке, обратился к Волкову:
– Почему вы позволяете себе грубить фрау Кёллер?
– Грубить? Да что вы! Я ей нисколько не грубил, а просто, назвав вещи своими именами, предложил заткнуться.
– А по какой причине?
– По причине того…
– Мне стало плохо в морге, – встрял я в разговор, – и Владимир дотащил меня до дивана, а фрау Кёллер начала издеваться.
Морано повернулся к Фрок и покачал головой. Она на секунду растерялась, но потом, взяв себя в руки, стукнула по столу:
– Я не издевалась, а задала такой же идиотский вопрос, который он задал мне с утра!
– И что же за вопрос? – спокойным, размеренным тоном спросил главврач.
– Это не имеет значения! Их обоих надо наказать! – не унималась медсестра. – От него же еще и спиртным несет!
– Какой вопрос, доктор Брис? – понимая, что ответа от нее не дождаться, спросил Морано у меня.
– Не правда ли, сегодня чудесное утро?
– И правда идиотский. Вам лучше, Саймон? – К счастью, Морано проигнорировал слова Фрок про алкоголь.
– Да, намного.
– Лучше отпустите его домой, – твердо произнес Волков. – Ему сегодня не стоит работать, он и так много пережил, а я отдежурю за него.
– Это уже сами решайте, кто останется, – махнул рукой Морано и снова повернулся к Фрок Кёллер: – А вас, фрау, я ожидаю у себя в кабинете через двадцать минут. И только попробуйте начать нести ту же ересь, что и сейчас.
Энрике Морано снова поправил очки и пошел обратно к себе. Фрок негодовала, от злости она даже покраснела, а ноздри у нее раздулись, как у быка перед атакой, но она молчала. Волков нарисовал в воздухе сердечко и послал ей воздушный поцелуй.
Кабинет Волкова по размерам был ничуть не больше моего, однако производил колоссальное впечатление. Два книжных шкафа, кушетка, дубовый стол и кожаное кресло. На столе стояла пепельница, доверху забитая окурками, и от этого в кабинете стоял стойкий запах крепкого табака. Я сел на кушетку, а Волков пошел в столовую, чтобы попросить кипятку.
Этот русский казался странным. Мне говорили, что после смерти друга (как я теперь знаю, речь шла о Майкле) он сильно изменился: стал более скрытным, серьезным и в чем-то даже жестоким. Черные короткие волосы, большие зеленые глаза и густая щетина придавали ему особо суровый вид. Однако стоило мне поговорить с ним несколько минут, как стало понятно, что на самом деле он хороший человек, который готов помочь в трудной ситуации.
Конец ознакомительного фрагмента.