Немного подумав, Лариса Георгиевна сказала, что, скорее всего, проведет некоторое время в пионерском лагере “Орленок”.
– Где?!
Взглянув на выражение лица Романова, Лариса Георгиевна рассмеялась.
– У вас очень глупый вид, – сказала она. – Лагерь только называется пионерским. На самом деле там давно обосновались сектанты. «Церковь Иоанна Богослова». Слышали о такой?
Романов слышал. Он на мгновение представил себе березовые аллеи с уныло бродящими людьми в черных одеждах, проповеди отца Павла на асфальтовой площадке, там, где раньше проводились утренние линейки, костер, от которого веет сладким запахом жертвоприношений, и с отвращением передернул плечами. Трудно было найти другое такое место и другое такое общество, где бы он чувствовал себя столь неуютно.
– Ужас какой-то! – пробормотал он.
– Не скажите, – возразила Лариса Георгиевна. – Уж где-где, а там ни одному киллеру не придет в голову искать тебя.
Романов пожал плечами. Немного подумал и сказал, что, возможно, она права.
Каждый раз, встречаясь с новыми женщинами, Романов пытался найти в них черты того образа, который много лет назад создал в своем воображении. Что это был за образ и как он выглядел, сам он точно не знал. В нем было нечто от русских царевен из детских сказок, старой фотографии молодой мамы, где она, улыбаясь, сидела на диване с младенцем на коленях, одноклассницы с модными в то время завитушками на голове – первой девочке, в которой увидел объект вожделения. И было в этом образе что-то еще: неуловимое, неосязаемое, что-то, что нельзя описать словами и даже мысленно представить, а можно только почувствовать, глядя вслед незнакомой женщине: да, это именно та, которую ты искал всю жизнь.
– Что вы на меня так смотрите? – поймав на себе пристальный взгляд Романова, спросила Лариса Георгиевна.
– Ничего, – смущенно отводя глаза, пробормотал он.
– Ничего?
– Нет, ничего.
И тут Романов понял, что образ, который много лет хранил в своей душе, холил, лелеял и дополнял новыми чертами, во многом соответствовал тому, что он увидел в Ларисе Георгиевне.
В этот момент ему стало страшно. От опасности, которой она подвергала себя, разгуливая по улицам города, где каждый день неизвестный киллер отстреливает мирных жителей; от того, что скоро, буквально через несколько секунд, им, видимо, придется расстаться. Но больше всего он испугался того, что мог никогда не встретиться с ней. Мог полениться и не пойти устраиваться на работу в экспедиторскую фирму, не согласиться на предложение Рябушкина переночевать у него, мог, наконец, просто-напросто не напиться и не отправиться утром в магазин за бутылкой.
Романов вытер выступившую испарину со лба. Ему пришла в голову мысль о том, что не повстречай он сегодня Ларису Георгиевну, его Ларису Георгиевну, захотелось добавить ему, он никогда бы не пожалел об этом. Не пожалел, потому что никогда бы так и не узнал о том, как много лет назад, одним ничем не примечательным теплым октябрьским утром, сделав что-то не так, прошел в двух шагах от своего счастья.
– Мы с вами еще обязательно встретимся. Обещайте мне это.
Романов произнес эти слова таким тоном, будто был заранее уверен в том, что Лариса Георгиевна обязательно обманет его.
Лариса Георгиевна смущенно улыбнулась. Протянула визитку с домашним адресом и тихо произнесла:
– Обещаю. А теперь, – добавила она, – если вы не против, я, пожалуй, пойду… Хорошо?
Не дождавшись от Романова ни возражения, ни согласия, улыбнулась. Поправила выбившуюся из-под платка прядь светлых волос и медленно, то и дело оглядываясь, направилась в сторону двух мужчин, каждый из которых был выше Романова чуть ли не на целую голову.
***
Купив бутылку портвейна, Романов сидел, развалившись, на скамейке в усыпанном желтою листвою сквере и, слегка сощурив глаза, смотрел себе под ноги.
«Мне скоро сорок один, – думал он. – И все эти годы, подобно Пигмалиону, я скрупулезно создавал в своем воображении идеал женщины… И что? Стал ли я счастливее оттого, что достиг своей цели? Вряд ли… Стал ли несчастливей? Пожалуй, что стал… А почему? А потому, что, создав идеал и воочию увидев его, понял: все мои старания, труды, надежды оказались тщетными! Я не достоин своей Галатеи!»
Романову нестерпимо захотелось выпить. Он покосился на лежащую рядом бутылку вина, завернутую в полиэтиленовый пакет, взял в руки, подержал на весу несколько секунд и положил обратно.
– Нельзя!
«А почему, собственно, нельзя?» – спросил самого себя.
«Да потому, – дал себе ответ, – что вечером с работы придет Санек, и ему тоже захочется выпить!»
Романов улыбнулся. Этот спор двух «я» он называл конфликтом правого полушария головного мозга, которое, как он вычитал из какой-то газеты, отвечает за эмоции, и левого, отвечающего, по версии все той же газеты, за логику.
«А может, не захочет?» – предположило правое полушарие.
Конец ознакомительного фрагмента.