Так вот, мой дедушка подбежал и прикрыл короля от пуль своим телом! Мой отец побывал в одиннадцати боях и потерял руку при штурме Саверны. Но что с тобой толковать! Что ты можешь знать о Саверне, кроме того, что там ткут ковры! Что знаешь ты о выстрелах и пушечном громе, вспышках огня и черном дыме, яростных воплях дерущихся и лязге оружия, барабанном бое и вое труб! Если бы ты только видел, как перестраивается на ходу атакующая конная лава!
— Да ты же сбежал из армии как последняя шельма! — парировал бродяга. — И заодно осрамил свой полк! Или я не видел, как ты валялся на снегу и размазывал по лицу сопли? Нет, ты не годишься для войны! Ты не умеешь ни бодрствовать по трое суток, ни копать окопы, ни ходить на штурм, ни даже терпеть холод и голод…
Торнефельд угрюмо молчал. Он сидел, низко склонив голову, и смотрел на огонь под плитой.
— Да я готов поклясться, — продолжал донимать его бродяга, — что как только ты услышишь сигнал к атаке, так тут же и пустишься наутек. Как же, а вдруг ты потеряешь свою дурацкую пятигрошовую жизнь? Побежишь как миленький, да еще и будешь озираться по сторонам — нет ли где ямы или сарая, чтобы заползти туда и поплакать!
— Я не потерплю, — тихо проговорил Торнефельд, — чтобы ты оскорблял в моем лице честь шведского дворянства!
— Ой, как я испугался! — весело крикнул бродяга. — Да я за всех дворянчиков мокрозадых, сколько бы их там ни было, и старой подметки не дам! Как, впрочем, и за эту вашу дворянскую честь!
Побледнев от гнева и стыда, Торнефельд вскочил со скамьи и, не найдя под рукой другого оружия, замахнулся на своего спутника пивной кружкой.
— Ни звука больше! — прохрипел он. — Или я тебя пришибу как мокрицу!
Но бродяга уже держал в руке хлебный нож.
— Валяй, попробуй! — оскалился он. — Что мне твои угрозы, когда ты сам меня боишься как огня! Сейчас мы поглядим, как твоя грамота защитит тебя от крепкой да острой стали! А коли не защитит, так уж я понаделаю в тебе пару дюжин дырок.
И тут он вдруг осекся и умолк. Оба медленно опустили свое оружие — только сейчас они заметили, что уже давно были в комнате не одни.
На скамье у печи сидел мужчина с тускло-желтым, морщинистым, изрезанным глубокими складками и словно бы выдубленным из испанской кожи лицом. Глаза его казались безжизненными, как две ореховые скорлупки. На нем был кафтан из красного полотна, широкополая извозчицкая шляпа с пером и высокие сапоги с натянутыми выше колен голенищами. Он сидел молча и, казалось, не проявлял никакого интереса к происходящему, но при этом так жутко кривил рот и поблескивал зубами, что оба спорщика не на шутку перепугались, а бродяга даже вообразил, что это сам мертвый мельник приплелся из адского огня посмотреть, что творится у него на мельнице. Он принялся торопливо креститься за спиной у Торнефельда, призывая Христа, поминая его муки и раны, кровь и воду. Он надеялся, что привидение, оставив после себя запах серы, немедленно отправится обратно в адскую бездну. Но человек в красном кафтане продолжал сидеть на скамье и, не шевелясь и не моргая, смотреть на пришельцев.
— Как господин оказался здесь? — спросил Торнефельд, стуча зубами от страха.-Я не видел, как вы вошли…
— Старая баба принесла меня в корзине! — беззвучно смеясь, сказал старик таким глухим голосом, что можно было подумать, он говорил из-под земли. — А вот вы-то кто такие? Что вам тут понадобилось? Вы едите мой хлеб, пьете мое пиво, и я же еще должен вам говорить: «Благослови, Боже, трапезу»?!
— Он выглядит так, будто десять лет провел у дьявола в пекле… — шепнул бродяга товарищу.
— Молчи! Вдруг он еще обидится! — тоже шепотом отозвался Торнефельд.