- Если ваша жена некогда кормила его грудью, то я вскормил его млеком муз. Он мой воспитанник, мое дитя, carus alumnus (Дорогой питомец (лат. )). Я образовал его ум, я взрастил его мышление, развил его таланты - смею сказать, к чести и славе своей! Разве это не один из самых замечательных людей нашего времени? Под моим руководством он учился в шестом классе, в третьем и в классе риторики. Я его учитель.
- Ах, так вы - господин Поррике?
- Он самый. Но...
- Тс! Тс! - цыкнул Ионафан на двух поварят, голоса которых нарушали монастырскую тишину, царившую в доме.
- Но послушайте, - продолжал учитель, - уж не болен ли маркиз?
- Ах, дорогой господин Поррике, один бог ведает, что приключилось с маркизом, - отвечал Ионафан. - Право, в Париже и двух таких домов не найдется, как наш. Понимаете? Двух домов. Честное слово, не найдется. Маркиз велел купить этот дом, прежде принадлежавший герцогу, пэру. Истратил триста тысяч франков на обстановку. А ведь триста тысяч франков - большие деньги!
Зато уж что ни вещь в нашем доме-то чудо. "Хорошо! - подумал я, когда увидел все это великолепие. - Это как у их покойного дедушки! Молодой маркиз будет у себя принимать весь город и двор! " Не тут-то было. Он никого не пожелал видеть. Чудную он ведет жизнь, - понимаете ли, господин Поррике?
Порядок соблюдает каллиграфически. Встает каждый день в одно и то же время.
Кроме меня, никто, видите ли, не смеет войти к нему в комнату. Я открываю дверь в семь часов, что летом, что зимой. Такой уж странный заведен у нас обычай. Вхожу и говорю: "Господин маркиз, пора вставать и одеваться". Маркиз встает и одевается. Я должен подать халат, который всегда шьется одного и того же покроя из одной и той же материи. Я обязан сам заказать ему другой, когда старый износится, только чтобы маркиз не трудился спрашивать себе новый халат. Выдумает же! Что ж, милое мое дитятко смело может тратить тысячу франков в день, вот он и делает, что хочет. Да ведь я так его люблю, что, ежели он меня ударит по правой щеке, я подставлю левую! Прикажет сделать самое что ни на есть трудное, - все, понимаете ли, сделаю. Ну, да на мне лежит столько всяких забот, что и так времени не вижу. Читает он газеты, конечно. Приказ - класть их всегда на то же самое место, на тот же самый стол. В один и тот же час самолично брею его, и руки при этом не дрожат. Повар потеряет тысячу экю пожизненной пенсии, которая ожидает его после кончины маркиза, ежели завтрак не будет - это уж каллиграфически требуется - стоять перед маркизом ровно в десять утра, а обед - ровно в пять. Меню на каждый день составлено на год вперед. Маркизу нечего желать.
Когда появляется клубника, ему подают клубнику, первая же макрель, которую привозят в Париж, - у него на столе. Карточка отпечатана, еще утром он знает наизусть, что у него на обед. Одевается, стало быть, в один и тот же час, платье и белье всегда одно и то же, и кладу я платье и белье всегда, понимаете ли, на то же самое кресло. Я должен еще следить за тем, чтоб и сукно было одинаковое; в случае надобности, если сюртук, положим, износится, я должен заменить его новым, а маркизу ни слова про это не говорить. Если погода хорошая, я вхожу и говорю: "Не нужно ли вам проехаться? " Он отвечает: "да" или "нет". Придет в голову прокатиться - лошадей ждать не надо: они всегда запряжены; кучеру каллиграфически приказано сидеть с бичом в руке, - вот, сами видите. После обеда маркиз едет нынче в Оперу, завтра в Италь... ах, нет, в Итальянском театре он еще не был, я достал ложу только вчера. Потом, ровно в одиннадцать, возвращается и ложится. Когда он ничем не занят, то все читает, читает, и вот что, видите ли, пришло ему на ум. Мне приказано первому читать "Вестник книготорговли" и покупать новые книги - как только они поступят в продажу, маркиз в тот же день находит их у себя на камине.