- Желал бы я знать, думаешь ли ты когда-нибудь о будущем? - сказал Эмиль прелестному этому созданию.
- О будущем? - повторила она, смеясь. - Что вы называете будущим? К чему мне думать о том, что еще не существует? Я не заглядываю ни вперед, ни назад. Не достаточно ли большой труд - думать о нынешнем дне? А впрочем, мы наше будущее знаем: больница.
- Как можешь ты предвидеть больницу и не стараться ее избежать? - воскликнул Рафаэль.
- А что же такого страшного в больнице? - спросила грозная Акилина.
- Ведь мы не матери, не жены; старость подарит нам черные чулки на ноги и морщины на лоб; все, что есть в нас женского, увянет, радость во взоре наших друзей угаснет, - что же нам тогда будет нужно? От всех наших прелестей останется только застарелая грязь, и будет она ходить на двух лапах, холодная, сухая, гниющая, и шелестеть, как опавшие листья. Самые красивые наши тряпки станут отрепьем; от амбры, благоухавшей в нашем будуаре, повеет смертью, трупным духом; к тому же, если в этой грязи окажется сердце, то вы все над ним надругаетесь, - ведь вы не позволяете нам даже хранить воспоминания. Таким, какими мы станем в ту пору, не все ли равно возиться со своими собачонками в богатом доме или разбирать тряпье в больнице? Будем ли мы прятать свои седые волосы под платком в красную и синюю клетку или под кружевами, подметать улицы березовым веником или тюильрийские ступеньки своим атласным шлейфом, будем ли сидеть у золоченого камина или греться у глиняного горшка с горячей золой, смотреть спектакль на Гревской площади или слушать в театре оперу, - велика, подумаешь, разница!
- Aquilina mia (Моя Акилина (итал. )), более чем когда-либо разделяю я твой мрачный взгляд на вещи, - подхватила Евфрасия. - Да, кашемир и веленевая бумага, духи, золото, шелк, роскошь - все, что блестит, все, что нравится, пристало только молодости. Одно лишь время справится с нашими безумствами, но счастье послужит нам оправданием. Вы смеетесь надо мною, - воскликнула она, ядовито улыбаясь обоим друзьям, - а разве я не права?
Лучше умереть от наслаждения, чем от болезни. Я не испытываю ни жажды вечности, ни особого уважения к человеческому роду, - стоит только посмотреть, что из него сделал бог! Дайте мне миллионы, я их растранжирю, ни сантима не отложу на будущий год. Жить, чтобы нравиться и царить, - вот решение, подсказываемое мне каждым биением моего сердца. Общество меня одобряет, - разве оно не поставляет все в угоду моему мотовству? Зачем господь бог каждое утро дает мне доход с того, что я расходую вечером? Зачем вы строите для нас больницы? Не для того ведь бог поставил нас между добром и злом, чтобы выбирать то, что причиняет нам боль или наводит тоску, - значит, глупо было бы с моей стороны не позабавиться.
- А другие? - спросил Эмиль.
- Другие? Ну, это их дело! По-моему, лучше смеяться над их горестями, чем плакать над своими собственными. Пусть попробует мужчина причинить мне малейшую муку!
- Верно, ты много выстрадала, если у тебя такие мысли! - воскликнул Рафаэль.
- Меня покинули из-за наследства, вот что! - сказала Евфрасия, приняв позу, подчеркивающую всю соблазнительность ее тела. - А между тем я день и ночь работала, чтобы прокормить моего любовника! Не обманут меня больше ни улыбкой, ни обещаниями, я хочу, чтоб жизнь моя была сплошным праздником.
- Но разве счастье не в нас самих? - вскричал Рафаэль.
- А что же, по-вашему, - подхватила Акилина, - видеть, как тобой восхищаются, как тебе льстят, торжествовать над всеми женщинами, даже самыми добродетельными, затмевая их своей красотою, богатством, - это все пустяки?
К тому же за один день мы переживаем больше, нежели честная мещанка за десять лет.