– Гордая, себя борет, но добрая, прелестная, великодушная! – полушепотом восклицала госпожа Хохлакова. – Милый Алексей Федорович, вы ведь не знали этого: знайте же, что мы все, все – я, обе ее тетки – ну все, даже Lise, вот уже целый месяц, как мы только того и желаем, и молим, чтоб она разошлась с вашим любимцем Дмитрием Федоровичем, который ее знать не хочет и нисколько не любит, и вышла бы за Ивана Федоровича, образованного и превосходного молодого человека, который ее любит больше всего на свете. Мы ведь целый заговор тут составили, и я даже, может быть, не уезжаю лишь из-за этого…
– Но ведь она же плакала, опять оскорбленная! – вскричал Алеша.
– Не верьте слезам женщины, Алексей Федорович, – я всегда против женщин в этом случае, я за мужчин.
– Мама, вы его портите и губите, – послышался тоненький голосок Lise из-за двери.
– Нет, это я всему причиной, я ужасно виноват! – повторял неутешный Алеша в порыве мучительного стыда за свою выходку и даже закрывая руками лицо от стыда.
– Напротив, вы поступили, как ангел, как ангел, я это тысячи тысяч раз повторить готова.
– Мама, почему он поступил как ангел? – послышался опять голосок Lise.
– Мне вдруг почему-то вообразилось, на все это глядя, – продолжал Алеша, как бы и не слыхав Лизы, – что она любит Ивана, вот я и сказал эту глупость… и что теперь будет!
– Да с кем, с кем? – воскликнула Lise. – Мама, вы, верно, хотите умертвить меня. Я вас спрашиваю – вы мне не отвечаете.
В эту минуту вбежала горничная.
– С Катериной Ивановной худо… Оне плачут… истерика, бьются.
– Что такое? – закричала Lise уже тревожным голосом. – Мама, это со мной будет истерика, а не с ней!
– Lise, ради Бога, не кричи, не убивай меня. Ты еще в таких летах, что тебе нельзя всего знать, что большие знают, прибегу все расскажу, что можно тебе сообщить. О Боже мой! Я бегу, бегу…
Госпожа Хохлакова наконец убежала. Алеша, прежде чем идти, хотел было отворить дверь к Lise.
– Ни за что! – вскричала Lise. – Теперь уж ни за что! Говорите так, сквозь дверь. За что вы в ангелы попали? Я только это одно и хочу знать.
– За ужасную глупость, Lise! Прощайте.
– Не смейте так уходить! – вскричала было Lise.
– Lise, у меня серьезное горе! Я сейчас ворочусь, но у меня большое, большое горе!
И он выбежал из комнаты.
Надрыв в избе
У него было действительно серьезное горе, из таких, какие он доселе редко испытывал. Он выскочил и «наглупил», – и в каком же деле: в любовных чувствах! «Но что я в этом понимаю, что я в этих делах разбирать могу? – в сотый раз повторял он про себя, краснея. – Ох, стыд бы ничего, стыд только должное мне наказание, – беда в том, что несомненно теперь я буду причиною новых несчастий… А старец посылал меня, чтобы примирить и соединить. Так ли соединяют?» Тут он вдруг опять припомнил, как он «соединил руки», и страшно стыдно стало ему опять. «Хоть я сделал это все и искренно, но вперед надо быть умнее», – заключил он вдруг и даже не улыбнулся своему заключению.
Конец ознакомительного фрагмента.