Однако вместо пения до слуха старого полководца донеслись обрывки разговора:
- ... Так и не приходил в сознание... - Голос был точь-в-точь как у Люджана. - ... Страшный жар... бредит... тяжелые ранения...
Эту речь прервал другой голос, напомнивший о Накойе:
- Силы небесные! Мару к нему допускать нельзя, у нее сердце разорвется от жалости.
Кейоку почудилась какая-то суматоха, а потом исполненный горестного сочувствия возглас хозяйки:
- Кейок!
Хор воинов почему-то молчал. Тут к Кейоку пришла горечь осознания: только победитель достоин торжественных песнопений. Видно, Акома стерта с лица земли, если все они - и Мара, и Люджан, и Накойя - оказались вместе с ним в чертогах Туракаму.
- Госпожа, - в полубеспамятстве прошептал Кейок. - Властительница.
- Послушайте! Он что-то говорит! - воскликнул чей-то голос.
- Кейок! - снова окликнул голос Мары, и на лоб старика легли прохладные, легкие, слегка дрожащие пальцы.
Сквозь полусомкнутые веки ворвалась нестерпимо яркая вспышка света. Это вернулось сознание, а вместе с ним - все та же испепеляющая боль.
- Кейок, - повторила Мара, - мы все живы, Айяки цел и невредим. Люджан рассказал нам про битву в ущелье. Минванаби бросили против вас войско в пять сотен, но твой маленький отряд до последнего защищал груз шелка.
Глаза старого полководца застилала предсмертная дымка, но он понял: хозяйка склонилась над ним в неподдельном горе. Он лежал не в чертогах Туракаму, а в саду поместья Акомы, у входа в дом. В природе царило спокойствие. Какие-то тени передвигались, словно в тумане. Его покрытое испариной лицо то и дело утирали влажным полотенцем. Кейок судорожно вздохнул и из последних сил произнес:
- Госпожа Мара, остерегись. Правитель Десио покушается на твою жизнь.
Мара погладила его по щеке.
- Знаю, Кейок. Эту весть принес наш человек, сбежавший из камеры пыток. Потому-то Люджан со своим отрядом и бросился тебе на помощь.
- Сколько осталось в живых? - прошелестел Кейок.
- Вместе с тобой шестеро, военачальник, - ответил Люджан. - Но все тяжело ранены.
Кейок беззвучно шевелил пересохшими губами. Из сотни воинов и пяти десятков слуг лишь пятеро, не считая его самого, вырвались из капкана Минванаби.
- Не горюй об утраченном шелке, - подбодрила его Мара. - Чо-джайны изготовят новый.
Пальцы Кейока слабо сжали руку Мары.
- Шелк не утрачен, - тихо, но отчетливо произнес умирающий. - За исключением малой части.
У Люджана вырвался изумленный возглас. Слуги зашептались. Только теперь Кейок заметил среди домочадцев Джайкена.
Едва ворочая языком, он сумел объяснить, где спрятаны тюки.
Мара улыбнулась. Такая же лучистая улыбка была и у ее матери, вспомнилось Кейоку.
В глазах властительницы блеснули слезы:
- Я об этом и мечтать не могла. - Ее голос дрогнул. - Ты всегда был доблестным воином и нес свою службу с честью. А сейчас тебе нужен отдых.
Кейок не стал спрашивать, насколько тяжелы его раны. Мучительная боль говорила сама за себя.
- Теперь можно спокойно умереть, - прошептал он.
Мара не спорила. Она лишь приказала слугам отнести его в лучшую комнату.
- Зажгите в его честь свечи, позовите стихотворцев и музыкантов. Они исполнят прощальную песнь. Пусть все знают, что он геройски сражался на поле боя и отдал жизнь за Акому.
- Не плачь обо мне, госпожа, - едва слышно выговорил он. - Ибо теперь я спокоен.
Кейок так и не узнал, расслышала ли Мара его последние слова, потому что его опять поглотила тьма.
Горели ароматные свечи, нежная музыка сулила умиротворение, и только оглушительная боль терзала его своей бесконечной жестокостью.
Вдруг из коридора донесся тяжелый топот, заглушивший и звуки свирелей, и размеренный голос поэта.
- Черт побери, вы что, бросили его здесь помирать? - послышался резкий голос с непривычным выговором.