От этих слов строгость жреца сменилась сперва удивлением, а потом сердечной улыбкой.
- Хороший ответ, госпожа. Любовь способна исцелять. Она сильнее чести, нужды и долга. Бог Хантукама снизойдет к твоим молитвам и даст раненому воину силы вернуться к жизни.
У Мары задрожали колени. Она не сразу сообразила, что жрец не вправе приступать к таинству в присутствии непосвященных.
В комнате умирающего остались только жрец Хантукамы и юный послушник, одетый в одну лишь набедренную повязку из грубого полотна. Жрец, нараспев произнося заклинания, установил жаровню. Стоявших за дверью стражников почему-то прошиб пот.
Из объемистой дорожной сумы появились связанные нитью пучки целебных трав. Только странствующие жрецы Хантукамы - а их во всей Империи не набралось бы и десятка - умели отыскивать эти растения, особым образом сплетать нить и запечатывать ее душистым воском. Даже послушник не был посвящен в эти тайны и не осмеливался задавать вопросы.
Жрец разложил освященные травы, потом многократно перебрал все пучки один за другим, взвешивая их на ладони и словно оценивая исцеляющую силу. Здесь были снадобья на все случаи жизни. Те, что предназначались для избавления от грудной жабы и облегчения родов, отправились обратно в саквояж, другие - от кровопотери, заразы, лихорадки и болезней желудка были отложены в сторону для обряда исцеления. К ним добавились лекарства для заживления ран и срастания костей, для укрепления духа и восстановления сил. Склонившись над окровавленной культей, врачеватель горестно прищелкнул языком. Даже ему было не по силам нарастить новую конечность вместо отсеченной. Если бы ногу после операции сберегли в просмоленной ткани, можно было бы предпринять кое-какие попытки, хотя и без особой надежды на успех. Но теперь следовало приложить все силы для заживления раны на животе.
- Старый воин, - приговаривал жрец между заклинаниями, - возлюби себя, не стыдись немощи, исполнись гордости за свою честь.
Под движениями морщинистых рук пучки целебных снадобий словно ожили. Они ложились вдоль контуров безжизненного тела, потом образовывали причудливые линии на груди и животе раненого. Через некоторое время юноша-послушник зажег жаровню, и пучки трав, один за другим, под протяжные звуки молитвы исчезли в пламени. Пепел был развеян в воздухе над головой Кейока, целитель заклинал его дышать как можно глубже, чтобы вобрать в себя жизненную силу земли и воскрешающий дар небес.
Когда последний пучок целебных растений развеялся ароматным дымком, жрец до предела сосредоточил внутреннюю энергию, обратив себя в проводника божественной благодати. Склонившись над Кейоком, он опустил кончики пальцев на холодную старческую руку, лежащую поверх простыней.
- Старый воин, - нараспев заклинал он, - во имя лучезарного Хантукамы, забудь, что твоя рука сжимала разящий меч. Ибо руки твои принадлежат не тебе, а моему богу, творящему добро и красоту. Забудь о суетном, преисполнись любви, и силы вернутся к тебе полной мерой.
Целитель помолчал, прислушиваясь к тишине, а потом добавил, словно утешая ребенка:
- Все заживет.
Наконец его пальцы ощутили слабое, неверное тепло. Там, где они касались обескровленной кожи, возникло мягкое желтоватое свечение. Жрец удовлетворенно кивнул и накрыл ладонями изможденное лицо полководца Акомы.
- Старый воин, - продолжил он, - во имя лучезарного Хантукамы, забудь свои пять чувств: зрение, слух, обоняние, осязание, вкус. Ибо чувства твои принадлежат не тебе, а моему богу, пусть же в них отразится благодать, которая есть жизнь. Забудь дар речи, преисполнись радости, и чувства вернутся к тебе полной мерой.
На этот раз свечение появилось не сразу. Жрец размял затекшие плечи и перенес ладони на грудь Кейока.