Он был первым, кто привел нас сюда, и первый оставил Тропу и нашел Дорогу". Старик открыл глаза.
"Есть еще много, Шрина, но понятно оно только деенкам". "Вы верите, что знание мешает вам узреть Небеса?" "Это большое препятствие. Душа может пребывать только в чистоте. Знание разрушительно. Оно наполняет нас мечтами и желаниями. Такие устремления отвращают наши глаза от Закона Единого".
"Однако дикий лев знает лишь голод и похоть". "Быть может. Но он не убивает для потехи, и если брюхо его сыто, олененок может подойти к заводи, встать рядом с ним и напиться в полной безопасности".
"Ты простишь меня за то, что я не разделяю вашей... веры?"
"Как и ты меня - что я не разделяю твоей. Быть может, и ты и я правы, - сказал Мен-шор. - Ибо разве мы не одного происхождения? Разве вы не были сотворены в Саду и тоже из него изгнаны? И разве тоже из-за греха Адама и преступления Каина не утратили Дорогу на Небеса?"
Тут Шрина засмеялась и вежливо признала его довод. Старик ей нравился, но у нее оставался еще один вопрос.
"Что случится, когда, подобно медведям, все деенки станут львами?"
"Мы все приблизимся к Богу", - ответил он просто.
"Но ведь больше не будет песен!"
"Кто знает, какие песни звучат в сердце льва? И могут ли они резать слух сильнее, чем песни смерти, которые мы слышим из-за Стены?"
11
Шэнноу оставил жеребца в загоне, заплатил конюху, чтобы он дал коню зерна и почистил его, потом перекинул седельные сумки через левое плечо и вошел в "Отдых путника" - трехэтажное здание на западе городка. Одна комната была свободна, но владелец - тощий с землистой кожей субъект по имени Мейсон - попросил Шэнноу подождать часок, пока там "наведут порядок".
Шэнноу согласился и заплатил за три дня вперед. Сумки он оставил за конторкой и прошел в соседнее помещение, где длинная стойка протянулась футов на пятьдесят. Буфетчик улыбнулся ему.
- Что будем пить, сынок? - спросил он.
- Пиво, - заказал Шэнноу, заплатил, отошел с пенящимся кувшином к угловому столику и сел спиной к стене. Он устал и почему-то испытывал напряжение. Его мысли постоянно возвращались к женщине в фургоне. А зала медленно наполнялась рабочим людом. Некоторые пришли прямо из рудника черная от земли одежда, чумазые лица с потеками пота. Шэнноу молниеносно оглядывал каждого вошедшего. Пистолетов не было почти ни у кого, но многие имели при себе ножи или топорики. Он уже собирался уйти к себе в комнату, но тут в залу вошел молодой человек в белой полотняной рубахе, темных брюках и куртке в талию из душеной, кожи. И у него был пистолет с полированной белой рукояткой. Шэнноу смотрел на него, и в нем поднимался гнев. Он с трудом отвел глаза от вошедшего и допил пиво. Они всегда выглядели одинаково: ясноглазые и ловкие, как кошки, - верный признак охотника, хладнокровного убийцы, воина.
Шэнноу вышел из буфета, забрал свои сумки и поднялся по двум маршам лестницы в свою комнату. Она оказалась больше, чем он ожидал, с двуспальной отделанной латунью кроватью, двумя глубокими креслами и столом, на котором стояла масляная лампа. Он бросил сумки за дверью и проверил окно. До мостовой внизу было около сорока футов. Он разделся, лег на кровать и проспал двенадцать часов. Проснулся с волчьим аппетитом, быстро оделся, пристегнул пистолеты к поясу и спустился на первый этаж. Хозяин, Мейсон, кивнул ему.
- Как насчет горячей ванны? - спросил Шэнноу.
- За дверью налево. Сразу увидите. Шагов через тридцать.
Он увидел замызганный сарай с пятью металлическими лоханями, разделенными занавесками на латунных кольцах. Шэнноу направился к дальней, подождал, пока двое служителей наполнили ее горячей водой, а тогда разделся и забрался в лохань. На полочке лежал обмылок и жесткая щетка. Хорошенько намылившись, он вымылся до скрипа, потом вылез.