Люди вокруг него казались вполне преуспевающими, вполне счастливыми, вполне довольными выпавшей на их долю жизнью -
неделя работы и воскресная прогулка в праздничном костюме. А он положил начало тому, что разрушит всю систему, на которую опираются их
спокойствие, привычки и радости. "Я чувствовал себя идиотом, который преподнес детским яслям ящик, полный заряженных револьверов", - записал он
в своем дневнике.
Он встретил своего однокашника, фамилия которого была Лоусон. Истории о нем известно только, что он был краснолиц и имел терьера. Дальше
они с Холстеном пошли вместе, и, заметив бледность и нервность Холстена, Лоусон высказал предположение, что он переутомился и ему следовало бы
отдохнуть.
Они устроились за маленьким столиком перед зданием совета графства и послали официанта в "Бык и куст" за пивом - несомненно, по инициативе
Лоусона. Пиво Несколько бросилось в голову Холстену, и, став из злого духа почти человеком, он принялся рассказывать Лоусону, как мог проще, о
неизбежных последствиях своего великого открытия. Лоусон притворялся, будто слушает, но у него не хватало ни знаний, ни воображения, чтобы
понять, о чем идет речь.
- Не пройдет и нескольких лет, как оно самым радикальным образом изменит методы ведения войны, средства сообщения, систему производства,
способы освещения и строительства и даже сельского хозяйства - словом, всю материальную жизнь человечества...
Тут Холстен умолк, заметив, что Лоусон вскочил на ноги.
- Черт бы побрал эту собаку! - крикнул Лоусон. - Ты только погляди, что она вытворяет! Сюда! Фью-фью-фью! Сюда, Бобе! Ко мне!
Молодой ученый с забинтованной рукой сидел за зеленым столиком, не в силах сообщить другим о чуде, путей к которому он так долго искал, его
приятель пытался свистом подозвать свою собаку и ругал ее, а мимо, залитая весенним солнцем, текла праздничная толпа гуляющих. Несколько секунд
Холстен с недоумением смотрел на Лоусона: он был так увлечен своим рассказом, что рассеянность Лоусона совсем ускользнула от его внимания.
Потом он оказал: "Ну что ж..." - чуть-чуть улыбнулся и... допил свое пиво.
Лоусон опустился на сиденье.
- За собакой нужен глаз да глаз, - сказал он извиняющимся тоном. - Так о чем же ты мне рассказывал?
2
Вечером Холстен снова вышел из дома. Он дошел до собора Святого Павла и некоторое время стоял у дверей, слушая вечерню. Алтарные свечи
почему-то напомнили ему о светляках Фьезоле. Затем он побрел по освещенным фонарями улицам к Вестминстеру. Он испытывал растерянность и даже
страх, потому что очень ясно представлял себе колоссальные последствия своего открытия. В этот вечер он задумался о том, что, быть может, ему не
следует сообщать о своем открытии, что оно преждевременно, что его следовало бы отдать какому-нибудь тайному обществу ученых, чтобы они хранили
его из поколения в поколение, пока мир не созреет для его практического применения. Он чувствовал, что среди тысяч прохожих на этих улицах ни
один не готов к подобной перемене - они принимают мир таким, каков он есть, и подсознательно требуют, чтобы он не менялся слишком быстро, уважал
их надежды, уверенность, привычки, маленькие будничные дела и их местечко в жизни, завоеванное ценой упорного и тяжкого труда.
Он прошел на сквер, зажатый между громадами отеля "Савой" и отеля "Сесиль". Опустившись на скамью, он стал прислушиваться к разговору своих
соседей.