— У?
— Повернись, когда я с тобой разговариваю. Я не могу говорить со спиной.
Он повернулся:
— Чего?
— Кир, мне страшно. Зачем тебе это нужно?
— Это нужно не мне, это нужно людям.
— Черт тебя задери! — взорвалась жена. — Твои люди приходят и уходят, они забывают тебя. Ты даже благодарности от них не слышишь.
— Мне не нужна благодарность.
— Кир, миленький, но они уходят от тебя счастливыми, а ты… Я одна вижу, как ты тускнеешь день ото дня. Кто тебе сказал, что ты должен принять на себя все беды людские? Кто сказал, что ты должен переживать за них их боль?
— Никто. Наоборот, все говорят, что я этого делать не должен.
— Тогда зачем? — недоумевала она.
— Так надо. Я знаю, что, кроме меня, этого никто не сделает.
— Ты… ты… ты как Христос, который искупает грехи всего мира.
— Или как Будда, что ощутил связь с каждой молекулой этого мира. А может, я и есть Будда, Христос и многие другие?
— Все шутишь? И шутки у тебя такие же… А ты, между прочим, за последние лет десять ни разу не улыбнулся.
— Ты хочешь, чтобы я улыбнулся?
— Да, — шепнула она.
— Ладно.
Кирилл посмотрел на жену, попробовал растянуть губы в улыбке, но улыбка получилась вымученной и горькой.
— Кир…
Жена заплакала. Он провел рукой по ее щеке, хотел произнести какие-то слова успокоения, но слов не было. Она не заметила, как ее ладошка оказалась зажата в его ладонях.
— Отдай мне свою боль. Отдай печали, тоску, скорбь. Отдай все то, что скопилось в тебе и мучает тебя. Отдай, оно тебе не понадобится. Поверь, это не большая потеря, тебе будет легче. Я знаю, верь мне.
Он говорил и говорил, пока все ее страхи не выплеснулись наружу и не перетекли в его сердце. Она всхлипнула и улыбнулась. Он понимал, что ей теперь хорошо и спокойно, но не знал, как это, он не мог ощутить такого покоя.
— Я читала про тебя статью в «Московском комсомольце». Знаешь, как они тебя назвали? — неожиданно сказала жена.
— Как?
— Избавитель.
— Хм, в этом что-то есть.
— Ты мой избавитель, знаешь, что я тебе скажу?
— Что?
… Потом она заснула, а Кирилл встал и прокрался на кухню. Он достал из холодильника початую бутылку водки и попытался залить скорбь, тоску и боль десятков тысяч людей. Но для этой цели требовалось море водки, а магазины уже были закрыты.
* * *
Музей закрывался, но Михаил и не думал уходить. Он встал посреди зала, раскинул руки и закрыл глаза. Смотритель, выгонявший увлекшихся посетителей, прошел мимо, будто Михаила не существовало. Потом появилась уборщица. Та вообще прошла сквозь него, как сквозь воздух. Потом в зале никого не осталось, погас свет.
Михаил шевельнулся, опустил руки, огляделся по сторонам и пошел к стеклянному ящику, закрывавшему ценные экспонаты от пыли и чужих рук. Его рука прошла сквозь стекло, будто того и не было. Сигнализация не сработала. Михаил усмехнулся. Рука под стеклом схватила старинную, залепленную драгоценными камнями, рукоять огромного меча. Михаил потянул меч на себя.
Теперь он стоял в зале с мечом в руке, а стекло выглядело так, словно его и не трогали. Михаил поднял меч над головой. Неизвестно откуда взявшийся ветер растрепал волосы, поиграл бородой, поднял в воздух и вихрем понес из зала. Михаил захохотал. Вихрь унесся, унес и Михаила, а его хохот еще долго гремел, отражаясь от стен и мраморного пола.
* * *
Кирилл вышел из дома ранним утром. Настолько ранним, что вокруг не было ни души. Он оглянулся, никого не увидел и пошел, легко насвистывая что-то себе под нос.
Его насвистывание оборвал резкий свист. Кирилл обернулся — там, где минуту назад никого не было, стоял человек.
— Все на свист оборачиваешься, Иллар? И где только прячется твое самолюбие, гордость наконец, — язвительно заметила фигура.