Гвент сказал, что вино подавали четверым, а не выпили только мы с тобой. Он сохранил мое вино, твой пустой кубок и скатерть. Проверишь их завтра?
— Конечно, хотя и так все ясно. Вопрос лишь в том, что это был за яд: болиголов, настойка мака или наперстянка. Главное, как яд попал в вино.
— Между прочим, крестоносцы привезли из Святой Земли множество новых кушаний и приправ, ядов, наверное, тоже.
Гастингс очень хотелось спросить: «Кто желает моей смерти?» — но вопрос остался невысказанным. Опасность слишком велика, а у нее нет возможности защититься от смерти, которая ходит где-то рядом. Упавшее седло еще можно назвать случайностью, но только не яд в вине. Если бы на пальцах случайно не остался крем, она бы не выронила кубок.
— Мне это не нравится, Гастингс.
Интересно, стал бы он ее оплакивать, закричал бы «Нет!» с таким же отчаянием, как при виде умирающего Триста.
— Мне тоже.
— Отныне твою еду будут проверять. И вино. Завтра я объявлю всем. Кто бы ни отравил вино, ему вряд ли захочется отправлять кого-то на тот свет за компанию с тобой.
— Ты сама знаешь, что тебя хотела отравить эта сучка. Что ты собираешься делать? — спросила леди Морайна.
— Постараюсь выдворить ее отсюда вместе с людьми из Седжвика. Туда отправился на разведку Северн с воинами. Надеюсь, эпидемия кончилась и хоть кто-то сумел выжить. Сэр Алан до последнего времени держался.
— Она хочет моего сына и ни за что не сдастся. По-моему, нам следует отравить ее.
Гастингс непонимающе уставилась на свекровь, такую красивую, стройную, с мягкими карими глазами.
— Ты решила, что я опять сошла с ума?
— Нет, я решила, что вы очень безжалостны, как и ваш сын.
— Но ведь она метит на твое место. Если бы ты не пролила вино, то наверняка бы умерла.
— Знаю.
— Северну хватило ума объявить, что твою еду и питье будут проверять. Делать это будет всякий раз новый человек, и нельзя предугадать, кто станет следующим.
— Да, план хорош. Но в замке еще много седел.
— Я знаю, — сокрушенно вздохнула леди Морайна. — Гвент тоже сильно беспокоится. По-моему, нужно отравить сучку до того, как она тебе навредит. Иного выхода нет.
В зале Гастингс увидела соперницу, которая, сидя у прогоревшего камина, шила платье. Элиза пристроилась у ее ног и тоже занималась какой-то белой тряпочкой.
— У тебя очень ровные стежки, Элиза. Ты гораздо лучшая швея, чем я.
— Нет, Марджори, ты — совершенство! Та засмеялась, и люди в зале обернулись на ее смех. Двое мужчин выглядели прямо околдованными.
— Не льсти, милая, а то превращусь назло тебе в уродину.
— Как в тот вечер, когда у тебя распух нос?
— Нет, тогда я что-то съела, и оно оказалось для меня вредным. Гастингс, а куница Северна еще жива?
— Да. Трист пока очень слаб, но скоро поправится.
— Глупая тварь, — сказала Элиза.
— А мне казалось, ты считаешь Триста красавцем, — возразила Гастингс.
— Я стала большой и изменила свое мнение.
— Не хочешь покататься со мной, Элиза? — Гастингс решила помириться с девочкой.
Глаза у Элизы радостно заблестели, и она вопросительно посмотрела на Марджори.
— По-моему, отличная идея, малышка. Гастингс покажет тебе свои любимые места.
В зал вошел Северн, на ходу стягивая латные рукавицы. Он вежливо кивнул Марджори, но обратился к жене:
— Гвент доложил, что украли скатерть, на которую пролилось вино. Кто это сделал, неизвестно.
— И уже никому не станет известно, — добавила Гастингс, не спуская глаз с Марджори. — На скатерти должен был остаться яд, скорее всего настойка опиума. Достаточно капли, и человек перестает чувствовать боль. Вторая капля разит насмерть. Тристу невероятно повезло.
— Ты спасла его, Гастингс. — Из-под туники раздалось ворчание, и Северн с улыбкой похлопал по груди. — Он съел весь хлеб, приготовленный для нею Макдиром. И его не вырвало.