Бальтазар подошел к другу и, глядя на него сверху вниз, продолжал:
— Полагаю, тебе не помешало бы овладеть этой добродетелью. Уверен, она придется тебе как нельзя кстати. — Он протянул руку и помог Маркусу подняться. — Между тем я могу дать тебе превосходное снадобье, чтобы полечить голову.
— У меня не болит голова, — мрачно ответил Маркус.
— Ах, вот как! — протянул Бальтазар. — Увы, я не знаю снадобий для уязвленной гордости.
Они пошли по коридору. Маркус рассеянно потирал затылок.
— Собственно говоря, — сказал он, — я имел в виду совсем другую часть тела.
И Бальтазар, который всегда точно знал, что его друг имеет в.виду, снова рассмеялся.
— Увы, у меня нет лекарства и от разбитого сердца.
Два дня подряд замок и прилегавшие к нему земли утопали в густом тумане. Авалон перенесла занятия воинским искусством в главный зал. Всякий раз находилось множество добровольных помощников, которые оттаскивали к стенам столы и скамьи, чтобы расчистить место для упражнений. Теперь среди ее Учеников были не только дети, но и взрослые — шестеро мужчин и две женщины, в том числе Элен. Другие обитатели замка теснились поблизости, наблюдая за каждым движением учеников, и разражались радостными воплями, когда кому-то из детей удавался особенно сложный трюк.
Маркус тоже неизменно присутствовал на занятиях, хотя ни разу не сделал попытки присоединиться. Впрочем, Авалон знала, что он запечатлевает в памяти все увиденное, — и старалась не показать, как это ее беспокоит. Маркус не говорил ни слова. Он только смотрел на нее задумчивым взглядом, скрестив на груди руки, и в этой позе ей смутно чудился вызов.
Главное же, Авалон могла бы поклясться, что, куда бы она ни пошла, ей неизменно казалось, что Маркус смотрит на нее, даже если его в это время не было поблизости.
За эти дни он дважды просил ее — именно просил — стать его женой. Просил только лишь словами, не пытаясь передавать ей свои мысли. Всякий раз, когда Авалон говорила: «Нет», — его взгляд становился все холодней и враждебней.
Авалон и сама мучилась оттого, что причиняет ему боль, но, что было гораздо хуже, в потаенном уголке ее сердца росло и росло черное зернышко страха.
Авалон отчаянно не хотелось верить в это. Она предпочла бы считать, что не знает страха, но ведь это глупо. И к тому же она боялась не столько самого Маркуса, сколько за Маркуса.
Каждый ее отказ порождал в нем пугающие перемены, невидимые обычному глазу, различить их могла только химера. Маркус становился все напряженней, и змея, дремавшаяся во тьме его мыслей, силилась воспрянуть, выбраться наружу, взять верх над человеком, а там уж вершить дела по своему желанию и разумению.
Авалон всем сердцем молилась, чтобы змея оказалась слабей человека, — но когда она видела Маркуса, ощущала на себе его холодный взгляд, ей становилось все страшнее. Маркус ею недоволен. До сих пор он терпел ее отказы, но что, если в следующий раз змея вырвется на свободу и убедит Маркуса покорить Авалон силой? Он ведь, в конце концов, сын своего отца…
Авалон пристроилась отдохнуть в комнате, которая располагалась в углу донжона. Нынешний урок выдался особенно сложным. Из почти ребяческого желания поддеть Маркуса Авалон показала своим ученикам прием, которым она сбила его с ног. Маркус на этот укол лишь едва заметно повел бровью, словно забавляясь. Он ни на миг не отвел от нее пристального холодного взгляда. Притворяясь, что ничего не заметила, Авалон с удвоенным усердием продолжала занятия. Теперь она так выбилась из сил, что позволила себе устало растянуться на широкой лавке, застеленной шкурами.
Эту комнату показала ей Грир, одна из «нянюшек». По словам Грир, когда-то в этой самой комнате супруги прежних лэрдов занимались вышиванием. Авалон предпочла не гадать, почему Грир решила привести ее сюда.