— Ты не можешь бесконечно бегать от нее.
Он удивленно поднимает взгляд, натыкаясь на почти всю команду. Погрузившись в раздумья он забыл, что все еще тут.
— Возможно, но я все равно попробую.
Владимир и Хестаг, пристально наблюдавшие за его реакцией, устало качают головой, но попыток образумить его не оставляют. Александра раздражает, что теперь он вынужден противостоять не только Дзагоеву, но и Владимиру. Хестаг был единственным, кто не успокоился спустя неделю его странного поведения. Теперь, после выздоровления, к нему присоединился и Березуцкий! Убеждать двоих будет сложнее. Вообще, Гарсиа слегка побаивается, что скоро вся команда вновь начнет пытаться вправить ему мозги…
— Ты не сможешь бегать от врача команды! — восклицает Хестаг, взмахивая рукой.
— Я все-таки попытаюсь, — он пытается упрямиться, но несерьезно, потому что знает, что все равно их ему не переубедить, в прочем, то же самое можно сказать и про него.
— Подумай! Скоро матч. И тебе, как и всем нам, придется проходить обследование перед игрой! Перечить уставу ты ведь не станешь! И что ты будешь делать тогда?
— Я что-нибудь придумаю… — он продолжает бормотать, скрестив руки на груди.
— Что? Что ты можешь сделать с уставом? Ты будешь обязан пройти обследование. — Березуцкий и Дзагоев пристально смотрят на него, полностью уверенные, что нашли ту точку соприкосновения, способную его образумить.
— Пойду к другому врачу! У нас в команде врачует не только Акинфеева! Есть этот… новенький… как у него фамилия? — он надеется, что вопрос про фамилию не проигнорируют, разоблачая его жалкую попытку уйти от разговора.
— Ты должен с ней поговорить! Ты не сможешь бегать вечно. Рано или поздно разговор произойдет.
— Лучше поздно. — прошептал он, решая отправиться домой как можно скорее. Он хватает сумку и уходит, попрощавшись.
Он пытается не заострять внимание на словах Березуцкого и Дзагоева. За эти десять дней он многое пережил. Почти научился игнорировать наставления Хестага, при этом вовремя кивая головой или бубня на автомате, что разберется во всем сам. Наслушался кучу советов в духе «Тебе пора покупать тур в Антарктиду!» и еще больше вида «Дурень! А ну пошел к ней и помирился!». Выслушал огромное количество проповедей на тему «А мы тебе говорили, что нужно было сразу сказать, что это ты». И самое главное — он научился прятаться так, что практически никто, кроме лиц, которым он мог доверять (среди них не было Хестага и поварихи тети Любы), не мог сказать, где он.
Он привычно входит в свой дом, бросая взгляд на часы на стене. У него еще есть несколько часов, а после у него будет пару встреч. Его агент попросил его обсудить с ним некоторые вопросы с глазу на глаз во время ужина в ресторане. А до этого его просил о встрече его друг, который счастливым стечением обстоятельств оказался в городе. Он перекусывает каким-то печеньем, которое находит на полках в шкафах, мысленно отмечая, что нужно будет сходить в магазин или опять попросить об этом экономку. Сумка остается лежать на полу в прихожей, пока он решает вновь переодеться во что-то более повседневное, но в то же время довольно официальное. Вновь взглянув на часы, он накидывает осеннюю куртку, отмечая, что ноябрь выходит гораздо теплее, чем все могли ожидать, выходит на улицу, взяв с собой лишь кошелек, ключи и телефон.
Александр осматривает милую обстановку вечернего кафе, а войдя внутрь, ненадолго позволяет себе забыть свои проблемы, переключаясь на встречу с товарищем. В кафе играет легкая мелодия, которая довольно типична для подобных мест, однако, представить кафе без ненавязчивой музыки для Гарсии довольно проблематично. Быстро оглядев посетителей и найдя среди них необходимого ему человека, он направляется к столику. Поздоровавшись, он начинает беседу с банального замечания о погоде, после все незаметно уходит в сторону матчей Чемпионатов.
— Поздравляю с отличным началом сезона. — произносит Роберт.
— Спасибо! Через неделю будем играть в Лиге Чемпионов Европы. Надеюсь, в этот раз у нас будет больше удачи. В прошлом сезоне мы почти дошли до финала.
— Да, я смотрел. Вам просто не повезло. — Зобнин пожимает плечами и подносит чашку с ягодным чаем ко рту, делая глоток.
— Немного, да. А что вы?
— У нас игра с «Оренбургом» через две недели. Я тут, можно сказать, тайно, не официально. Нужно было некоторые дела уладить. А потом сижу, думаю, а почему бы с тобой не увидаться.
— Понимаю. Подожди, с «Оренбургом»? В этот раз вы вышли в Лигу Азии? — Роберт кивает, отламывая кусочек от какого-то особенного десерта. В отличие от него Гарсиа заказал просто чашку чая. — Круто. Почему я не знал?
— Потому что не следишь? — он предлагает вариант, подкалывая, — Ладно, что мы только про карьерные успехи говорим… Скажи, что у вас там с Евой?
— А ты-то откуда знаешь? До вас в Японии вообще не должны были эти слухи дойти…
Зобнин усмехается, бормочет что-то про то, что скоро вся Москва будет жужжать о его тупости и неудачах на личном фронте, тут уже усмехается, фыркая, Сашка. Он хочет возразить, что все у него не так плохо, как ему рассказали Хестаг и Владимир — а то, что это были именно они, он даже не сомневается — но вовремя вспоминает про то, как уже на протяжении десяти дней бегает от главного врача команды.
— Я думаю, тебе нужно с ней встретиться… — бубнит Роберт, смотрит в чашку, заметив, что чай кончился, тяжело вздыхает, печально глядя на чаинки, плавающие на дне.
— Слушай, — он опирается руками на стол, доверительно наклоняясь, — Что бы тебе не наболтали Хестаг и Владимир, у меня… Все. Хорошо. Ясно?
— Возможно, ты прав, и это не мое дело, но… не порть свою жизнь. В ней всегда найдется место дерьму. — Роберт некоторое время молчит, давая обдумать, сказанное им, и просто болтает чаинки в чашке, наблюдая за тем, как они выстраиваются в странноватые рисунки. — Не нужно искать проблему там, где ее нет.
Александр задумчиво смотрит в свою чашку, переводит взгляд на окно, отмечая солнечную погоду, тяжело вздыхает, колеблясь втягивать ли друга в его проблемы или не стоит. Раздумывает он недолго, но все это время никто из них не издает ни звука. Сашка думает, что Зобнину скоро наверняка нужно будет уехать в аэропорт, что Роберту не доставит удовольствия выслушивать его плаксивые истории о любви и о совершенных им глупостях и ошибках. Однако, друг так пристально наблюдает за ним, что Гарсиа понимает, что тот не отстанет, пока не узнает его правды, потому что правду Дзагоева и Березуцкого он уже выслушал (Сашка считает, что правды там не так много, но предпочитает не зацикливаться на этом).
— У меня есть пару минут, чтобы выслушать все до того, как я опоздаю на самолет. — беспечно бросает Зобнин, посмотрев на часы на руке, — Так что, если хочешь об этом поговорить…
Он еще некоторое время молчит, взвешивая плюсы и минусы, не желая так быстро соглашаться.
— О Святой Отец, я согрешил! — вздыхая, он театрально вскидывает руки и выразительно закатывает глаза, но, заметив скептически приподнятую бровь Роберта и странно покосившихся на них других посетителей кафе, серьезно продолжает, — Знал бы ты, как крупно я ошибся…
Попросив Зобнина продолжить разговор в более уединенной обстановке, он везет его к себе домой, где достает бутылку чего-то крепкого и щедро наливает в бокалы, один из которых протягивает товарищу. Роберт, отказываясь, мотает головой.
— И тебе не стоит… — качая головой, добавляет он, на что получает ответ, что говорить о несправедливости жизни лучше напившись до беспамятства, на что вновь качает головой.
Он собирался просто рассказать основные события, отбросив свое мнение о происходящем, но уже ко второй минуте он начинает жаловаться на жизнь. Удивившись про себе, что так быстро сдался, Сашка рассказывает все от начала до конца: о том, как они с Евой невзлюбили друг друга, о том, как стали друзьями, о том, как начал подкидывать ей цветы и конфеты, о той идее с камерами, о той ссоре, о том, что в тот же день пошел и напился до невменяемости (на этом моменте Зобнин незаметно прячет бутылку с алкоголем, убирая ее как можно дальше от него, продолжая внимательно слушать), о том, что отправил видео и о том, что на следующий день с ужасом просматривал пропущенные вызовы и пришедшие сообщения. После этого рассказа они некоторое время молчат: он — горюя, Роберт — задумавшись.