- Ты руководишь меня светом твоим, - прошептал царь, - деяния мои приими во славу твою!
Там, в черноте подземелья, послышался дикий вой, возня.
Иван прислушался, улыбнулся. Сел у тагана, стал греть руки.
Возня и шум усиливались, и, наконец, в каземат ввалились стрельцы, без шапок, растрепанные, ведя за вывернутые назад руки усатого, широкогрудого человека, все лицо которого было в синяках и кровоподтеках.
Увидев царя, он крикнул задыхающимся голосом:
- Батюшка-государь, Иван Васильевич! Помилуй!
Царь сделал рукою жест, повелевающий стрельцам уйти. Они вышли, а приведенный ими узник пал ниц перед царем.
Кат с деловым видом подошел к полке, снял с нее небольшую железную лопаточку и сунул ее в горячие угли, а на таган поставил чашу с маслом.
- Поднимись, собака! - толкнул ногою царь валявшегося на полу узника.
Тот послушно поднялся на коленях.
- Обладай! - повелительно сказал царь Иван кату, кивнув в сторону узника.
Кат мягко, на носках, подошел к трепетавшему от ужаса начальнику княжеской стражи и, приподняв его, поставил на ноги. А затем принялся неторопливо, называя его ласковыми именами, снимать с него кафтан и рубашку. Оторвав пуговицу, кат покачал головою, положил себе в карман.
- Дай мне ее! - строго сказал царь.
Кат вынул из кармана пуговицу, отдал царю, который, повертев ее в руках, сказал:
- Литовская...
Нагнулся, тщательно осмотрел одежду узника.
Кат озабоченно возился около своей жертвы.
Иван Васильевич сел на скамью, внимательно следя за действиями ката.
У начальника княжеской стражи зуб на зуб не попадал от лихорадочной дрожи. Когда он был обнажен по пояс, кат провел своей ладонью по его спине, погладил, с каким-то особым, деловым видом пошлепал по телу. И с выражением удовольствия на лице отошел в сторону, стал ждать приказания царя.
Поднялся с своего места Иван Васильевич.
- Сказывай! Веруешь ли ты в бога, творящего чудеса, не знающего в гневе пощады и в милости исполненного щедрот?
- Верую, великий государь, верую... - еле шевеля от страха губами, прошептал допрашиваемый.
- Знаешь ли ты царя, воцарившегося на Руси божиим изволением, единого скипетродержателя, владыку, владычествующего и всеми правящего?
- Знаю, - послышался в ответ робкий шепот.
- А коли так, чего же ради ты на расправу своему князю увлек моих людей, шедших ко мне с челобитием? Стало быть, твой князь выше царя, коли он может бросать в темницы царевых рабов? Отвечай?
Глаза Ивана глядели в упор на княжеского холопа.
Царь выхватил из-за голенища плеть и с силою ударил ею княжеского стражника по лицу.
- Ты молчишь! Окаянный льстец! Подобно своему хозяину, упрятал ты змеиное жало... А кто того не знает, что спрятанное жало - горчайшее зло, оно жалит, когда к тому случай явится. Ну, мы не будем того ждать. Вырвем жало, покудова оно не вышло наружу...
И, кивнув головой кату, царь сказал:
- Тронь!
Кат спокойно вынул из огня раскаленную железную лопатку и приложил ее к плечу узника...
Дикий вопль огласил подземелье. Пытаемый вцепился в одежду ката, оттолкнул его к стене.
- Стой, собака! - громко крикнул царь. Лицо его, красное от отблеска огня и волнения, перекосилось злобою. - Не шевелись! Отвечай! Кто бывает у твоего князя и о чем болтают?
- Не ведаю, государь! - простонал узник.
- Может стать тебе неведомо и кто велел тебе захватить колычевских мужиков?
- Матушка княгиня, Евфросинья, она... она... посылает нас! Князю то неведомо.
Иван некоторое время стоял в раздумьи. Видно было, что он доволен остался ответом своего пленника.
Кат суетился около огня, нагревая большие железные когти.
Видя это, узник снова завыл, прижавшись к каменной стене.
Нахмурив брови, Иван Васильевич стал внимательно следить за выражением лица узника, который снова повалился на пол, стал умолять царя помиловать его.