- Да что ж вы ничего не расскажите? Три тысячи деньги ведь немалые, кидать их зря не годится. Может быть, одолжения Сивкова и десятой доли этих денег не стоят.
- Когда Дуня тебе расскажет все, сам увидишь, что помощь Сивковых стоит больше,- сказала Аграфена Петровна.
- Так расскажи, Дуня, не утай от второго отца,- ласково молвил стихший Патап Максимыч.
- После расскажу, после, когда буду у вас в Осиповке,- сказала Дуня,- а теперь, видит бог, не могу.
Язык не поворотится. Знаете, отчего мне хочется покинуть этот город и в нем даже родительские могилки? Чтобы подальше быть от этих Луповицких, от Фатьянки, от Марьи Ивановны. Много я от них натерпелась - говорить, так всего не перескажешь.
Навострила Дарья Сергевна уши, услыхавши от Дуни такие слова про Марью Ивановну. Довольная улыбка озарила лицо ее. Радостно она вокруг посмотрела.
- Как? С Марьей Ивановной рознь у тебя? - промолвила она.- Слава богу! Никогда я не чаяла в ней толку.
- Все они обманщики, богопротивники! - с горячностью вскликнула Дуня.
- Уж они тебя в поганую свою веру не приводили ль?- спросила Дарья Сергевна.- Весной, как Марья Ивановна жила у нас, она ведь про какую-то новую веру рассказывала тебе да расхваливала ее. Я слышала сама из каморки, что возле твоей комнаты. Только что слов ее тогда понять не могла.
Дуня не дала ответа.
- А ведь я в Фатьянке-то без тебя была,- продолжала Дарья Сергевна.Покойный Марко Данилыч думал, что ты уж приехала сюда с Марьей Ивановной и, только что воротился с ярманки, посылал меня за тобой. В Фатьянке мы никого не достучались, а ночь провели в Миршени у одной вдовы. Она и порассказала нам кое-что про фатьянских. Это, слышь, особая какая-то вера - фармазонами прозывают тех, кто ее держится. После того и стала я думать: Марья-то Ивановна не той ли же веры? А вот на днях дошли вести, что фатьянских за ихнюю противную веру посадили в острог. Туда и дорога безбожным!
Дуня смутилась. Стала жаловаться, что у ней голова разболелась, и ушла с Аграфеной Петровной в свою спальню.
* * *
На возвратном пути Патап Максимыч с Аграфеной Петровной у Колышкиных остановились. Рады были гостям и Сергей Андреич и Марфа Михайловна.
- Что так долго загостились? - спрашивал Сергей Андреич Патапа Максимыча.
- Схоронили ведь мы Марка-то Данилыча,- отвечал Чапурин.
- Как? - вскликнул Колышкин.
- Когда с Груней мы к нему приехали, был он без языка и только одной рукой владел немножко. Груня поехала в Рязанскую губернию за дочерью его. И в тот день, как они воротились, другой удар случился с ним. Так и покончил жизнь.
Подробно рассказал Патап Максимыч, как он ночью застал Корнея возле умиравшего Смолокурова, рассказал и о распоряженьях своих по делам сироты. Колышкин нашел, что крестным все сделано было хорошо.
- А в этот раз, как были вы у меня с Аграфеной Петровной, не успел я вам сказать, что на короткое время я отсюда отлучался. В Казань надобность была съездить. Назад ехал на своем пароходе. Ехал на тот раз со мной молодой купчик с большим багажом, из Казани на житье сюда переселяется он. Разговорились мы, вижу и слышу - парень умный и, надо думать, доброй души, однако, кажется, маленько озорной, кровь-то молодая, видно, еще не совсем уходилась в нем. И тебя знает он и Аграфену Петровну; знал и покойного Марка Данилыча. Здесь покамест стоит на квартире, а сам присматривает, где бы домик купить себе.
- Не Самоквасов ли Петр? как величать по отечеству - забыл,- сказал Патап Максимыч.- Петр-то он, Петр,- в прошлом году на Петров день в Комарове мы именины его справляли. И Марко Данилыч с нами был тогда.
- Он и есть,- молвил Сергей Андреич.- Петром Степанычем зовут его.
- Ну так, так, Петр Степаныч,- подхватил Патап Максимыч.- А что озорной, так впрямь озорной.